Megan Hilty — Safe and Sound

Пять месяцев назад

Пожалуй, смысл этой самой пресловутой любви к своему родному дистрикту понимаешь лишь тогда, когда навсегда его покидаешь.
Энни Креста почти чувствует, как солёные брызги прикипают к краешкам губ и превращаются в комочки соли, полной грудью, выпрямляя спину, вдыхает свежесть роскоши мира воды, едва ли сжимает плечо Малика. Малика она видела несколько раз, родители его держат очень милую таверну на берегу, всегда встречают с улыбкой, у них лучший эль в городе, а солнечные зайчики весело прыгают по тёмной коже Малика, пока он бодро и неустанно разносит тарелки. Но сейчас Малик трясется, волком смотрит на Энни и молчит. Его мать плакала, и даже отец не смог заглянуть в глаза сыну.
Энни закусывает губу и очень глупо смотрит на светловолосого рослого юношу перед ними, победителя шестьдесят пятых Голодных Игр. Рыжие волосы Энни торчат морской губкой, редкие шрамы дочери плотника бегут по ручонкам, а Энни думает, что теперь отцу и матери без неё придется туго. Она у них единственная, и после школы всегда помогает папе строгать доски, натирать лодки противными квасцами из отрубей; но больше всего, конечно же, Энни нравится раскрашивать борта. Она вдруг вспоминает, что, вроде бы, и ментору их расписывала парусник? С русалками из песен и страшным чудищем? Энни сейчас ничего не помнит, перед глазами у неё разряженная женщина из Капитолия, её кудряшки и смятая бумажка с именем Энни в руках.
Энни недавно исполнилось шестнадцать, и сейчас она с любопытством смотрит на самого обсуждаемого жителя их дистрикта.
В Финника Одейра влюблены все девочки в классе, и под его ослепительной красотой, которая граничит с самим солнцем, Энни съеживается, становясь ещё меньше и некрасивее; золотые лучи с взъерошенных волос ментора падают на заплаканное лицо и она, дрожа телом и голосом, вскидывает нос и протягивает руку.
— Здравствуйте. Меня зовут Энни Креста и мы...  я... так много слышали о вас.
Энни старается держаться, но под открытым и внимательным взглядом опускает подбородок, прячет руку за спину и что-то продолжает бормотать.
В тени красоты Финника Одейра она чувствует себя ещё более ничтожной девицей из лавки лодочников, тонущей рядом с кем-то невероятно прекрасным и сказочным.

Сейчас

Мерный шум поезда в вроде-как-полёте заполоняет черепную коробку, и Энни, цепляясь босыми ногами за затейливые металлические завитушки одной из ламп, потягивается. На часах мелькают цифры, говорят, что уже почти первый час, а Энни не спит, слушает, как урчит у неё живот, как бьётся сердце, как несется ветер мимо поезда. С момента тура проходит, кажется, часа четыре, и она успевает только два раза обнять Финника (будто не видела его лет десять, хотя встречались-то вчера), выпить бокал какой-то странной субстанции (Финник потом ругается, говорит, что ей нельзя вино) и попробовать почитать какую-то книжку с небольшим рассказом. Мама — по крайней мере, она приходит к ней раз в месяц — убеждает, что в детстве Энни очень любила эту историю о том, как храбрый рыбак из четвёртого дистрикта поймал огромную акулу на удочку, а опасный хищник потащил его вглубь моря, и радужная пена билась о корпус лодки, и рыбака тянуло дальше, а потом... Энни не помнит, что потом, но она просит Финника почитать ей вслух.
Сейчас, ступая всё теми же голыми ступнями, она шлёпает по направлению к купе ментора, одёргивая пижаму, и входит без стука, бесслышно открывая дверь. Энни практически ничего не видит во тьме, двигается наугад и чисто инстинктивно находит и усаживается на краешек кровати, впиваясь ногтями в матрац. И аккуратно, очень боязно проводит рукой по плечу, пока Одейр не открывает глаза. Потом она молчит с минуту, потом говорит, что не может спать.
— Мне очень страшно, Финн, — честно, как-то совсем по-простецки признается она, поджимая колени, — я всё время думаю... слышу... — Энни зачарованно разглядывает свои руки в темноте купе, и, когда тонкая серебристая полоска мажет по венам, она видит, как алые отблески доходят до локтей, — неважно, пожалуй.
— Я так боюсь, — честно признается Энни, а потом тихо смеется. Отчего-то вся поездка кажется ей нелепой, ненатуральной, декорацией на шоу Фликермана, когда на тебя направлены софиты и слепит в глазах, а неудобный наряд сковывает движения. И всё слушают... ждут... наблюдают. За ней всегда кто-то наблюдает, так она и сказала Финнику три дня назад. Она чувствует. — Мне подобрали такое дурацкое платье, говорят, цвет морской волны, и в волосах будет гребешок с конём и ракушками... Я в нём как дельфин в рыболовной сети выгляжу. Ты когда-нибудь видел бьющегося дельфина?.. Я видела, зрелище — ну презабавное! 
Энни глупо улыбается, заламывая кончики рукавов тёмно-серой пижамы и прислоняется лбом к холодному стеклу. Она знает, что тёмно-синие деревья за окном на самом деле рыжевато-коричневые, что редкие листья не чёрные, а нежно-салатовые, что скрытая плотными тучами луна должна сиять бельмом, но картина сини завораживает девчушку и она протягивает руку, касаясь кончиками пальцев окна, словно пропускает море через руки и грязный оранжевый песок. Потом она снова смеется.
— Мне даже речь написали.
Правая щека у Энни влажная.