—...а потом, — говорит Энни, кой-как закручивая упавшую наискось морковную прядь, — открываются ворота, и тогда...
Что происходит «тогда» она не заканчивает, цепляется за свисающую морду небывалого животного и, с полным сострадания сердцем, гладит каменного зверя. Пожалуй, когда твою душу закатывают в цемент, нет ничего хуже.
В третий раз ей не удается рассказать Финнику сказку, а сказки — это очень важно, особенно в бурные дни. Сегодня день бурный, наполненный обильными резкими запахами, радужными отблесками призм в хрусталях и обильно размалёванными лицами (когда-то в детстве так Энни и рисовала гусеничек, точь-в-точь). Финник говорит, что совсем скоро ей не придётся стучать каблучками о розовые прожилки на перламутровых полах, не будет слышна и резкая, затянуто извилистая речь Андромеды, да и взрывы смеха исчезнут, как и неудобные платья и никому не нужные туфли. Скоро они приедут домой, говорит Финник, и Энни, конечно же, ему верит, потому что есть одна вещь, которую Энни хочет меньше всего на свете. Она не станет расстраивать ментора, ни-ког-да, ведь для неё ворота не раскроются и одарить его за доброту она не сможет.
— Ты сегодня такой красивый, — в исступлении говорит Креста, перемалывая носками пластмассовые цветки. После того, как в поезде Энни выложила свою дорогу из жёлтого кирпича (пусть побитые бутылки и были всех цветов, от туманно-синего и до бутылочно неизящного зелёного) и прошлась по ней два раза между Шестым и Пятым дистриктами, он перестал оставлять её одну. Энни долго смеялась, объясняла, что у каждой девочки есть такая дорожка, и надо пройти до конца, найти доброго волшебника; тогда все-все желания на свете сбудутся. Финник тогда расстроился, а самое последнее, что собирается делать Энни — это его расстраивать.
Тур победителя заканчивается, альбом у Энни заполнен далёкими вещами из тех дистриктов, где никогда более не промелькнут медные солнечные зайчики, а в памяти у неё перемешиваются налитые солнцем кроны яблонь Одиннадцатого, ворох цветных ниток Восьмого, окровавленное тельце девочки Девятого (она почти сразу же забывает, как бьёт её миротворец, и в тот же день выкладывает дорогу из жёлтого кирпича в раз первый), галки над глиняными крышами полей клеверов и ещё много-много всего. Эту горку венчают любимые жирные рогалики с вишней Андромеды и самая светлая улыбка Финника, которого она постоянно просит почитать на ночь.
Потом, покрываясь красным светом до предплечий, Энни стучит костяшками по мутным обцарапанным стёклышкам и проскальзывает к нему в купе. Тогда они оба и засыпают.
—Вспомнила! — Энни громко хлопает в ладоши. Журчащий подол шёлкового платья и крупная брошь под грудью шелестят на ветру. Косы больно оттягивают затылок, Энни постоянно размазывает полоски звёзд на веках и совсем по-дурацки улыбается стилисту. В конце концов, Артемио машет рукой, смывает с лица весёлый грим (Энни в нём похожа на дельфина, так забавно!), вынимает шпильки и переодевает в нечто, как он говорит, неприемлемое. В Капитолии всегда весело и всегда радостные, счастливые люди; что-то в них едва ли отталкивает, может, улыбки как наращенные, зато облачка пушистые-препушистые и шпили башенок плющом увивают город. Загораются факелы, а Энни прячет нос в Одэйре, забывая только что произнесённые Андромедой слова.
— Когда ворота открылись, падчерица прошла сквозь них, и осыпала Хозяйка Колодца её золотыми монетами, драгоценными камнями и счастьем летнего утра, а когда колодец закончился...
Взрыв гула обрывает историю, а светлячки опасно лижут языками глаз. Мир у Энни плывёт из-под ног, и, если бы не Финник, самый волшебный здесь принц, она бы, пожалуй, упала. Энни так и хочется провалиться в колодец, трясти деревья с плодами, доставать пирожки из печки и обжигать руки, взбивать снежную постель и устраивать вьюгу из перьев, и она, рисуя пальцами миниатюры на ладони ментора, продолжает захлёбываться восторгом, но приходится отнять подбородок и ахнуть.
Она попадает в кукольный домик, такой был у Дездемоны, дочки мэра, кичливый, непонятный и совершенно бесполезный, зато бесконечно красивый. Музыкальные фонтаны взрываются брызгами, а Андромеда, качнув воткнутой двухмачтовой шхуной, звонко целует в щёку юную копию Фликермана.
Энни шмыгает носом.
— А вторую дочь Хозяйка одарила смолой, — шепчет она, прежде чем запутаться в подоле и споткнуться, — потому что не хотела она ни яблоки собирать, ни свежий хлеб спасать, ни с петухами вставать, и взбивать постель тоже не хотела. Платят всегда не за себя, Хозяйка Колодца требует за других.
Исчезают огни и лица; перед Энни дымится шпаклёвка на печке, и прыгают по лужайкам к кирпичному приземистому домику округлые сливы.
Энни совсем не хочется назад к фонтанам.
[icon]http://s3.uploads.ru/t/Z9Ng7.png[/icon]
Отредактировано Annie Cresta (28.04.2016 21:18:12)