По отсыревшей бетонной стене из-под низкого потолка, закопченного всевозможной немыслимой дрянью, беспрестанно курившейся в пределах замызганного помещения, кем-то по ошибке прозванного жилым, сползал кусок обоев. Бумажное полотно отслаивалось с тихим потрескиванием от шишковатой стены; скручивалось трубочкой, сметая неровным краем сыпучую бетонную крошку и, наконец, под тяжестью собственного веса падало вниз, пружиня по инерции, ломаясь на сгибах и свешиваясь к полу спиралевидными соплями. На самом деле злосчастный кусок обоев уже несколько месяцев сряду как мирно висел, не меняя своего положения, и лишь со временем больше лохматился по краям. Во всяком случае, таинство перемещения на плоскости и в пространстве побитого временем клочка бумаги не под силу было уловить даже божественному глазу. Зато с этой задачей легко справлялся божественный мозг, что в очередной раз без зазрения совести, радостно повизгивая и пуская пузыри, плелся на поводу у все того же божественного организма. Приснопамятный же организм, отъявившись в родных краях спустя пару недель после эпохального случая просветительской деятельности на благо загубленной отчизны, в данный момент призван был внимать отчету о развитии мутной имущественной эпопеи, закрутившейся вокруг недвижимой собственности ацтекского бога, пока тот прохлаждался на загробных курортах Дуата. Отчет был путанным и крайне невнятным, ибо тело, его излагавшее, оказалось слишком упорото, чтобы сохранить способность лаконично изъясняться. Вдобавок ко всему названное тело всякий раз прерывало свою бессвязную речь, беспрестанно отвлекаясь на вдохновенное вылизывание пластиковой канцелярской папки с оттиском торговой марки на обложке, на которой за пару минут до того усердно перетирались в труху сушеные грибы.
Тем временем из-за отслоившегося куска обоев кокетливо высунулась буровато-рыжая глянцевая хитиновая задница, вслед за которой показалось членистое тельце здоровенного мадагаскарского шипящего таракана. Тескатлипока даже прищурился, с интересом замечая на треугольной хитиновой башке характерный «гребень» – эдакий первичный половой признак на тараканий манер. Однажды ацтек, вознамерившись побаловать любимую игуану затейливой вкусняшкой, приволок таких домой (с «гребнями» и без) – целый выводок. Сипактли, будучи дамой, хоть и ящерицей, в еде оказалась особой шибко разборчивой: поглядела на это безобразие, придирчиво попускала слюни и не стала жрать шипящую пакость. Тескатлипока же грустно забил на неблагодарную рептилию, высказав предварительно последней все, что думает относительно оскорбления недостойной чешуйчатой тварью его божеских чувств. Про тараканью коробку тогда благополучно забыли, отшелыгав оную под диван. Память очухалась спустя пару часов, когда шипящая дрянь мирно расползлась по квартире. Половину выводка ацтек отловил лично, половину таки сожрала оборзевшая игуана – как бы там ни было, Сету посмотреть на сей насекомый загул так и не посчастливилось.
Тварь неуклюже спустилась по оторванному куску обоев, цепляясь короткими шипастыми лапками за шероховатый край и балансируя в тщетной попытке удержать жирненькую тушку на узенькой полоске бумаги. Тонкий обтрепанный край резко ушел вниз – и барахтающаяся членистоногая пакость с глухим стуком шмякнулась на пол.
– Мечтаю я о ядерной войне, – вдруг ни с того ни с сего сакраментально выдал собеседник. Тескатлипока понятия не имел, сказано ли это было лишь с целью привлечь его божественное внимание, или же взаправду каким-то неведомым замутненному галлюцинациями мозгу образом, относилось к затронутой в разговоре теме. Удолбанный в сопли мексиканец безостановочно трепался уже битых пятнадцать минут, и за это время Тескатлипока не усвоил ни слова, благополучно пропустив мимо ушей весь увлекательный рассказ. Тем не менее, ацтек оторвался наконец от медитативного наблюдения за безумно насыщенной жизнью членистоногих тварей и поднял взгляд на человеческого утырка.
– А я не мечтаю. У меня волосы испортятся, – изрек он с самым серьезным видом.
От непрошенных раздумий на предмет нелицеприятных последствий воздействия радиации на божеский организм Тескатлипоку отвлек «оживший» мобильник. Ацтек с минуту тупо гипнотизировал дисплей, скалившийся довольной и абсолютно невменяемой физиономией египетского боженьки, старательно пытавшегося запечатлеть себя на фоне… ептыть, вигвама. Затем молча сунув трубу в карман джинсов и закинувшись напоследок щедрой горстью грибов, Тескатлипока распрощался со своим уторчанным жрецом и отчалил в сторону божьих экскрементов. Фигурально выражаясь, разумеется. 
Спустя еще час ацтекское йобушко при полном пернатом параде с боевой раскраской на морде лица бодро топало по пустыньке, заприметив впереди устрашающего вида силуэт мечты бомжа-цыгана. «Мечта» при ближайшем рассмотрении оказалась сваленными в кучу деревянными шестами с нагромождением неведомого разномастного тряпичного хламья. Все это эпичное чудо инженерной мысли торчка-энтузиаста гордо венчали торчавшие в стороны «рога» электрического кабеля. Оценив нестандартность конструктивного решения, ацтек медленно обошел по кругу сей, с позволения сказать, «вигвам», и, наконец, наткнувшись на пресмыкавшегося за каким-то бесом под фиолетовой шкурой египетского боженьку, не сдержался, гаденько заржав:
– Ты что, Маугли, замерз?