Колени тяжело ударяются об обшарпанный пол, напоминая о больных от постоянной влаги и осенних первых морозов суставах. Персиваль морщится от неприятного ощущения, но не издает ни единого звука, лишь прислушивается к вопросу удивленного Криденса. Подхваченный худощавым юношей, Грейвс еле удерживается от возможности и вовсе упасть лицом прямо на холодный бетонный настил: до того он чувствует себя измученным, оголодавшим. Слабым. Именно это слово сейчас определяет его никак лучше, а от горького осознания собственной слабости становится бесконечно, невыносимо тошно. Мужчина, уткнувшись лбом в теплое, человеческое плечо, дает обещание себе, что все непременно исправит; но должно пройти очень много времени, прежде чем его жизнь перестанет быть в лихорадочном беспорядке, который устроил разрушающий все на своем пути Гриндевальд.
Сквозь рубашку мистер Грейвс чувствует, что его плечо намокло — возможно, это были слёзы Криденса, возможно, лицо юноши было просто влажным от недавних умываний и он случайно вытерся об грязные одежды Персиваля. Так или иначе мужчина замечает, с какой силой сжимаются руки Криденса на нём: словно мальчишка боялся потерять то, что нашёл, но вместе с этим эту самую находку ненавидел всем сердцем. Но, собственно, самому Грейвсу сейчас совершенно всё равно. Слишком изнуренный для того, чтобы отстраниться от внезапной близости, он так давно не чувствовал людское тепло и прикосновения чужих рук, не видел настоящего, — не собственные галлюцинации и кошмары, — человека. Грейвс на миг закрывает глаза, прислуживаясь к своим ощущениям: от него самого пахнет потом и грязью, а от мягкого халата на Криденсе мылом и ромашками.
И это, кажется, даже успокаивает.
— Я расскажу тебе все, как только буду уверен, что… в моем доме все в порядке, — срываясь на шепот говорит Грейвс, когда нервный Криденс, криво и совсем неубедительно улыбаясь, помогает ему подняться с пола и позволяет облокотиться на себя исхудавшим телом. Персивалю совсем не верится, что все это может быть правдой. Он наконец-то свободен, а Гриндевальд никогда более не посмеет забрать его жизнь, его имя и его заслуги. Как испуганный и больной зверь, дверь клетки которого оставили открытой, Персиваль Грейвс тихо выходит из камеры, — мрака пережитых в одиночестве дней, — сжимая бледной рукой ткань на талии юноши. Прихрамывая, он поднимается наверх опасливо, в ожиданиях того, что сейчас снова мелькнет белая вспышка магии, а за ней появится и Геллерт, с диким хохот вещающий о том, что время посещений окончено. От мыслей о тёмном волшебнике Персивалю Грейвсу впервые становится не привычно-мерзко, а страшно. Но не за себя.
К счастью, ничего не происходит. Они медленно прибывают на кухню, Грейвса бережно усаживают за стол и предлагают еды, от которой он, разумеется, не отказывается, лишь кивком головы сообщая о своем согласии. За время отсутствия Персиваля в обстановке дома мало что меняется. Видимо, с помощью магии Гриндевальд приводит поместье в порядок, используя дом как тайное место для встреч со своими союзниками, в существовании которых никто не сомневается. Всё стоит на своих местах, словно только сегодня утром мракоборец ушёл на работу в МАКУСА, а вернулся совсем поздно ночью от множества внезапно свалившихся обязанностей. По телу разливается до дрожи умиротворяющее тепло, которое бывает, когда осознаешь, что находишься дома, и которое может смутить и сбить с толку любого, но не Грейвса. Он знает, что не сможет защитить себя или Криденса, если Гриндевальд вернется.
А ещё он знает, что ничего не проходит бесследно.
Мистер Грейвс вздрагивает от собственных мыслей, когда Криденс подставляет ему тарелку с ветчиной, а сам, жуя эту самую закуску, отправляется на поиски другой еды на кухне. На вкус ветчина не первой свежести и жутко жесткая, но в любом случае лучше крысы, которую от непреодолимого голода мог бы съесть Персиваль в своем подвале. Сейчас, наверное, он был бы рад даже хот-догу, хотя терпеть не мог фургоны и крикливых студентов, что дали этим самым фургонам с едой быстрого приготовления название «собачьи». Но чего-то отчаянно не хватает в этом позднем ужине, и маг знает, чего именно.
С хрипом пересиливая себя, Грейвс неторопливо встает и делает такой привычный для себя обряд: подходит к одному из шкафов цвета красного дерева и достает виски. Сегодня ему даже не нужен бокал — старый Персиваль умер в подвале, а новый, родившийся в кошмаре заточения, может насладиться дорогой выпивкой и с горла. Алкоголь приятно обжигает язык, разгоняет кровь; тем же виски мужчина промывает рану на левой руке, проливая капли янтарной жидкости на пол. Прошлый он был бы куда более аккуратнее, да и в принципе предпочитал волшебство медицине не-магов. Убедившись, что рана неплохо промыта, куда более уверенной походкой Персиваль возвращается к столу. Криденс, разумеется, ожидает ответов на свои вопросы, и нужно утолить его жажду.
— Будешь? Там ещё есть ликер и вино. Бери, я угощаю, — хрипит маг, приподнимая бутылку виски. Он делает большой глоток и с громким звуком ставит алкоголь на стол. Сухой закон не касается волшебного общества, ведь так?
— Ты ведь знаешь о магии, мальчик? — издалека начинает рассказ Персиваль, внимательно оглядывая юношу: не будь он так похож на своего отца, Грейвс его бы даже не узнал, а, будучи в не своем рассудке, допускает и то, что и вовсе мог бы убить. В последний раз он видел Криденса, привычно раздающего на улицах Нью-Йорка листовки, еще совсем ребенком — сломленным и безумно одиноким, как и сам Персиваль. И ведь действительно: прошло так много времени, а осознание того, что упущенное не вернуть и не изменить, раздавливает, размазывает по дну котла из сожалений и ненависти. — Существует некое оборотное заклятие, позволяющее овладеть внешностью человека. Не буду вдаваться в подробности, лишь скажу, что для того, чтобы зелье работало, маг (или не-маг), в которого ты обращаешься, должен быть жив, — Грейвс горько усмехается, и, медленно раскачивая из сторону в сторону бутылку, смотрит в собственное безобразное отражение на стекле. — Потому я ещё жив.
Грейвс подбирает нужные слова и фильтрует информацию; на языке крутятся куча мыслей, но он не знает, может ли он доверять Криденсу. Они ведь даже не знакомы по сути, это Порпентина оберегала ребенка, а Грейвс лишь одобрял ее действия, присматривая за юным волшебником издалека. Ни на секунду не доверяя спокойствию и тишине дома, маг прислушивается к тому, что происходит в его пристанище, надеясь, что они с Криденсом совершенно одни: никто не вошел и, тем более, не вышел.
— Я не знаю, как долго я был заперт в своем подвале и как долго Гриндевальд — скрывающийся от магического общества преступник из Европы, — пользовался моим положением и внешностью, — после небольшой паузы и очередного глотка продолжает Персиваль, осмысливая то, что, скорее всего, Криденс был близко знаком с тёмным магом, оттуда столько нахлынувших на него в подвале чувств, что он так старательно пытался спрятать. — Но, уверяю тебя, что бы он тебе не обещал, он лгал тебе, мальчик, — Грейвс начинает кашлять, напоминая себе, что после окончания разговора обязательно следует подняться в свою комнату и приготовит целебное зелье. Волшебную палочку даже и не стоило искать — Гриндевальд сломал ее в знак своего превосходства. — И находиться в этом доме не стоит. Кто знает, вдруг это отродье вернется; я пойму, если ты захочешь немедленно уйти. Гриндевальд причинил тебе много боли, ведь так?
Признаться, Персиваль Грейвс всегда был слишком самонадеян и порой пугающе черств, но людей он чувствовал, верно распознавая их мотивы и то, что их тревожило, угнетало. И, наверное, Криденсу было бы приятно услышать слова искренней благодарности, что так редко выскальзывали из уст мистера Грейвса… Но люди меняются, ведь так? Особенно под определенными обстоятельствами.
— Ты спас меня от гибели, Криденс, — пауза и тяжелый вздох. Маг приподнимает густые брови и вглядывается в карие глаза юноши. В глубине души он надеется обнаружить там хотя бы понимание: они оба всего лишь случайные пешки в игре, что затеял Гриндевальда. Каждый из них слишком долго пробыл во тьме, а кто-то и вовсе принимал её за истинный свет. — Спасибо тебе.
Отредактировано Percival Graves (30.11.2016 16:56:03)