По утрам солнце, даже не красное - малиновое - пылало в прозрачном небе и карабкалось вверх, заливая кровавым светом все: поля, горы, замки, виселицы и обломки космолета исследовательского корпуса.
"Солнце" и "смерть" на языке этой планеты были одним и тем же словом. 
Солнце тут любили.
Эти два факта были единственным, что о планете вообще стоило знать, но в библиотеке Храма было записано иное. "Обитаема, недостаточно развита для прямого открытого контакта, не способна принять идею мирного союза, не рекомендуется вмешательство раньше, чем через сто лет". Информацию внесли в базу двадцать лет назад, и до тех пор, пока не пришло последнее сообщение, с ней поступали так же, как с другими подобными планетами: оставили в покое и не вмешивались. Космолет исследовательского корпуса, приземлившегося на планете, отправился глубже в космос, и связь с ним, как обычно, прервалась.
Так они думали.
Потом пришло последнее сообщение, и оказалось, что космолет так и не покинул планету. Он и не мог: голый его корпус и сейчас лежал посреди выжженого черного леса, куски обшивки висели у главных ворот окрестных городов как символ веры. Сила считалась опасной ересью. Шестнадцать из двадцати шести членов экипажа погибли страшной смертью. Один смог выйти на контакт с Советом. Еще девять были предположительно живы.
С этой невеселой арифметикой впору было поверить, что все они еретики: труднее всего было помнить, что и тут есть Сила.

Свой космолет они с Тал утопили в болоте, зная, что смогут его поднять, когда придет время. А потом они стали искать.
Впервые Квай-Гон был на планете, где о джедаях ничего не знали. Спустя шесть месяцев после начала он понимал, почему для задания нужен был джедай без падавана, но был рад, что он тут не один.
Иногда ему казалось, что сердце у него рвется на куски. Кажется, порой это было видно со стороны, но, к счастью, это списывали на свойственную чужеземцам экзотичную сентиментальность.

Он вернулся сразу после рассвета, когда истошно кричат обоженные утром петухи.
- Все как обычно, - сказал Квай, зная, что Тал не спит. Тут они приучились просыпаться от всего. - Продолжаем искать - все еще тихо.
Они успели найти четверых, и всех - слишком поздно. к четвертому опоздали всего на день : когда они добрались до города,  добрые люди толпились у дома палача и пытались купить клочок ткани, прядь волос, зуб - что угодно, что оставил по себе казненный: говорили, что это приносит удачу.
Теперь их осталось только пятеро, а Совет все еще хотел, чтобы они вели себя тихо.
- Будах говорит, - как быстро тут приклеивались чужие имена: называть Будаха настоящим именем у него никогда не поворачивался язык - слишком приклеило это имя, слишком сам он врос в эту землю, - стоит поискать в Арканаре. Говорят, там появился врач, который лечит неизлечимые болезни: сифилис и воспаление легких. Это может быть кто то из наших. К тому же, там проводит лето двор, а мы уже давно не появлялись при дворе.

Он надеялся, что Тал станет спорить или предложит другой вариант, но когда речь шла о спасении, собственные предпочтения они всегда откладывали в сторону. Этого он не учел.
Квай-Гон не любил бывать при дворе. Там слишком часто нужно было думать о том, что говоришь - и думать не так, как он привык. Обычно он думал только о том, как бы снять со слов - и своих, и чужих - лишнее, чтобы не говорить и не понимать других неправильно; так же Тал думала, как ему казалось, о том, чтобы слова ее были остры - она затачивала их так же, как здешние хорошие воины точили оружие даже в мирное время: не для хвастовства и блеска, а чтобы в нужную минуту быть готовыми.
Местные, когда говорили, думали о том, что как бы чего не вышло. Они часто молчали, много льстили, а в редкие моменты, свободные от лести, слова их были пропитаны страхом, что скажут они не так, не то, не тому - и навлекут на себя беду.
Кваю, который и в Храме, и с кодексом всегда чувствовал себя свободным и не обязанным оправдывать чьи-то ожидания, это было странно и непонятно.
Но ехать предложил он сам, и ехать и правда надо было.
- Чем раньше мы там окажемся - тем лучше. Возможно, тебе и драку не придется затевать. Говорят, там будут массовые гуляния по поводу чьих-то массовых казней. К тому же, скоро карнавал. В подготовительной возне у нас будет больше времени и меньше внимания. Но если подвернется случай - пусть о нас еще несколько слухов - вдруг они долетят до наших и так они узнают, кто и где мы.
По уже прилипшей привычке перед отъездом он внимательно осматривался, выглядывая что-то, что могло бы их выдать. Любая мелочь, что угодно, даже самое маленькое несоответствие. Однажды они ошибутся - это было почти неизбежно с тем, как пристальнее за ними следили и как сильно они отличались от остальных. Но отодвинуть это время вполне можно было.
Почему они не находят нас сами? - вдруг замерев, спросил он. - Мертвы? Боятся? Забыли? Решили зачем-то остаться здесь?

- Отлично! - в голосе Квай было слишком много энтузиазма как на человека, который уже бывал на пирах короля и наверняка знал, что от них можно ожидать, но то, насколько близко вертелась Тилинка, и как сильно это забавляло Тал, заставляло забыть и об этом, и о том, что на самом деле им хорошо бы отыскать того самого чудо-лекаря.
Вместо этого пришлось собираться, попутно вполуха слушая о том, как идут дела. Вполуха - потому что Квай знал, что последние новости услышит еще раз пять, от разных людей, подчеркивавших совершенно разные вещи, и сводка Тилинки, опиравшаяся на цены, нужные покупки и завидных столичных невест, уведенных кем-то другим, пока они с Тал были в отъезде, была далеко не тем, что он искал.
Лошадей, чтобы доехать к замку, они взяли других - прежним нужен был отдых - и ехали куда медленнее. Бедняки тут имели обыкновение иногда бросаться под копыта сами или толкать кого-то из своих многочисленных детей, зная, что дворяне не любят крики и плач и, в случае чего, бросят через плечо пару монет. С площади слышался глухой стук: там строили плахи для казней. В целом все было как всегда. В Арканаре не чувствовалась ни смена сезонов, ни течение времени: тут всегда было грязно, людно и шумно. Но теперь было что-то еще. Какое-то особое тревожное ощущение, невидимый звон, который, казалось, можно услышать, если прислушаться достаточно сильно и перестать замечать крики торговцев, смех блудных девок, ржание лошадей. Какой-то особый, хищный запах: так пахнет бойней еще до того, как она начнется.
Когда они уезжали, его не было, в этом Квай-Гон был уверен. Он бросил на Тал взгляд через плечо, пытаясь понять по ее лицу, заметила ли она. Вслух о таком говорить было рано. Не говорить они научились почти сразу же: им следовало быть осторожными во всем, но в словах - особенно.
Пир был обычным, даже рядовым. В особые, важные дни перед гостями, бывало, ставили по личной тарелке и кубку. Сегодня нее было даже одной на двоих, чему Квай, по правде, скорее радовался: на столах лежал уже ставший привычным толстый, серый, почти несъедобный хлеб, с которого ели и который, пропитанный мясным соком и объедками, затем раздавали беднякам, всегда толпившимся у замка.
Пиц Шестой благостно кивнул им с Тал, для начала этого было достаточно - они появились, и это заметили, теперь предстояло просто время от времени бросаться в глаза. Придворные создавали неуютный гомон вокруг, дальше, перед столами, разыгрывала что-то местная труппа - раньше гостей забавляли шуты, и это было уместнее, но последнему из них за неудачную остроту прибили язык к двери; он умудрился выжить и даже не упасть в обморок, вырвав себе при падении язык, но все еще не говорил. Так в придворную жизнь пришлось впустить театр.
Очередной барон из дальней провинции - имя Квай даже не трудился запоминать, провинциальные бароны так часто приставали с этим, что он стал подозревать, что делают они это из азарта и какого-то спора - опять предлагал отдать ему Тал. Взамен обещал другую вместо нее - может, даже двух, а то и трех. Квай опять отказывался, уже не пытаясь объяснить, что это не вопрос цены, и что правильную, достаточную цену невозможно найти в принципе, потому что он никогда...
Он поискал глазами Тал, хотя чаще доверял ушам. Пока крики не становятся слишком громкими и отчаянными - все в порядке, и она еще не влипла опять куда-нибудь.
- Зря вы так, дон Румата, - вдруг сказал, осмелев, барон. - Я ведь предлагаю не просто так, а из симпатии, чтобы вы получили, что можете, пока можете. Потому что потом... - он запнулся под прямым взглядом Квай-Гона. Прежде таких аргументов так явно при нем не озвучивали, - кто знает, что будет потом. Простите, дон, меня ждут.
Это - и еще то, что некоторые фразы в пьесе были слишком острыми, встревожило Квая сильнее, чем что-либо еще. Своим предчувствиям он доверял, но не любил зацикливаться на них, предпочитая реагировать на то, что есть, а не на то, что может быть, потому что ему так чудится. Но теперь все слишком накладывалось одно на другое.
Больше Кваю не казалось, что они теряют тут время. Найти лекаря они еще смогут. А теперь, раз он на пиру, и труппа тоже на пиру, самое время было отыскать Грешного Мику. Тот всегда чуял, что и когда можно выпускать, а что лучше придержать в столе, потому что слишком рискованно. И если это было можно, тому должна была быть причина - а Мика должен был ее знать.
Долго искать не пришлось: Квай достаточно хорошо знал, где искать. Грешный Мика, известный настолько, что прозвище, высмеивающее его святого покровителя, принималось совершенно всеми, острый и на редкость плодовитый поэт, умудрявшийся годами делать свое дело и оставаться целым, в то время как другие погибали в подземельях или спасались изгнанием, где их ждали другие правители, другие интриги и другие запреты, человек, который в одиночку был если не всей, то доброй половиной культуры этой планеты, до синяков мял груди кухарке внизу, где потеплее и можно перехватить лишний кусок. Квай-Гону он не удивился, кивнул, на минуту отвлекаясь от мягкого женского тела, потом смачно поцеловал женщину и шлепком отправил ее прочь.
- Очень смело, но хорошо, - сказал Квай.
- Думаете?
Мика спрашивал не просто так. Он и правда не знал. Грешный Мика был совершенно бездарен. Единственную пьесу, которую он написал сам, толпа с удовольствием освистала. Квай даже читал ее - она и правда была настолько ужасна, и, завидев выражение его лица, Мика бросил ее в огонь. "Пропавшее наследие," - невесело ухмыльнувшись, сказал он, глядя тогда в огонь, - "Пусть потомки поломают головы".
Грешный Мика не было умен, но он знал жизнь. Сын перчаточника, бросивший дом и семью, раз за разом он обманывал судьбу и умудрялся как попадаться на глаза правильным людям в правильное время, так и держаться подальше от них во время неправильное. Настоящие поэты, которые не могли позволить себе риск, отдавали ему свои работы просто так, чтобы он выдавал их за свои, и хотя бы так их могли слышать, читать, знать. От этого стиль его считали разнообразным, а самого его - плодовитым. Он был знаменит, богат и, что важнее, был любим, как и мечтал, его считали талантливым гением, и впереди у него было два варианта: или он ошибется и смерть его будет ужасной и мучительной, или сумеет удержаться на краю и либо погибнет сам в пьяном угаре, либо однажды вернется домой и будет жить так тихо, как сможет. Немногие вне круга писавших людей знали его тайну. С Квай-Гоном их познакомил Будах, зная, что знакомство это будет нужным и полезным. Квай скормил ему несколько строф, которые помнил из старой поэзии Корусанта, они и теперь были вписаны в монолог в одной из постановок. И так, словесным пожертвованием вписался в тайну, скрытую от остальных. Это было нужно обоим: Мика чуял, как меняется мир, куда тоньше, чем сам отдавал себе в том отчет, и эта его способность нужна была Кваю, чужому тут; Мика же в лице джедая обрел нового слушателя, который не прогонял его и с неизменным интересом слушал каждое его слово.
- Очень, - сказал Квай. - Месяц назад такое не позволили бы играть при короле.
- Это было месяц назад. Теперь время совсем не то.
Грешный Мика помолчал, но Квай видел по нему, что тот хочет говорить еще. И он и правда говорил еще.
- Я думаю, пора уходить на покой. Вернусь домой, у меня там жена, дети, дом. Займусь чем-нибудь. Мне когда-то говорили, что у меня есть все задатки, чтобы стать работорговцем. Вы как думаете?
- Скоро уходите?
Мика потянул носом воздух, будто пытаясь учуять точный срок.
- Да хорошо бы сейчас. Но есть еще несколько вещей. которые я обещал выпустить, поэтому сейчас не получится. Но самое позднее через три месяца. Потом будет поздно, дон Румата. Всем будет поздно.
Квай оглянулся на лестницу. Сверху долетал прежний приглушенный шум. У него было такое чувство, что он опять опоздает. Опять опоздать он не хотел.

Отредактировано Qui-Gon Jinn (24.10.2016 07:35:59)

- Уже спутница, а не подстилка? - спокойно спросил Квай-Гон.
Он посмотрел на Тал, скользнув заодно взглядом и по мальчишке, за которого она вступилась. Может и вор: тут все простолюдины были, когда получалось, ворами - не из-за испорченности, а просто от огромной бедности. Но даже если и вор, понятно, зачем Тал вмешалась. Непонятно, почему не вмешались все остальные, но Квай еще в самом начале понял, что многое об этом планете понять и принять он просто не способен.
На дона Баркуду он перевел взгляд в последнюю очень, с какой-то ленью. Улыбнулся, холодно, но беззлобно. О том, как равнодушно он дерется и как равнодушно же побеждает, говорили, и это был один из тех слухов, поддерживать которые было выгодно, потому что так с ним многие боялись связываться - и потому ему приходилось побеждать, ранить, калечить и даже почти что убивать меньше людей, чем он мог бы. Хотя вот дона Баркуду он мог бы. И даже хотел бы.
Румата был просто ролью, которую нужно было играть, и все же временами Квай замечал, как это роль проникает в него, подмешивается в кровь, влияет на его связь и отношения с Силой. Румата был очень спокойным, очень холодным человеком, с которым стоило считаться, но который сам мог позволить себе - не то в силу связей, не то в силу какой-то удивительной, непонятной и потому казавшейся чем-то неземным, внутренней свободы. Он далеко не во всем нравился Кваю, но он должен был признать, что в этом мире быть Руматой легче, чем быть собой. Проще думать о деле, и за ним упускать отдельных людей, проще жертвовать кем-то и чем-то, проще не принимать почти ничего близко к сердцу и считать, что происходящее вокруг не касается тебя лично, и потому можно еще пожить, еще потерпеть, еще ничего не менять. Проще - и все же Кваю порой казалось, что за этим он упускает какую-то важную часть себя. Он думал что-то с этим всем делать - и не делал ничего.
Потому что теперь дон Баркуд от одной этой улыбки отступил назад, растеряв добрую половину своей самоуверенности. Потому что Румана был эффективен, и это действительно было так.
- Ваше недельное жалование осталось в каком-нибудь окраинном трактире - как всегда. В лучшем случае он мог стащить у вас несколько медяков. Их - я верну за него.
Не глядя, он вытащил из кошеля пару монет, бросил вверх, зная, что оскорбленный Баркуд наверняка бросится на него еще до того, как они упадут на землю. Даже если не хотел и понимал, что проиграет - все равно бросится. Слишком много людей вокруг, слишком многие видели и потом расскажут. А в Арканаре честью - даже если за честь тут выступало раздутое эго - не разбрасывались и не рисковали.
...Его удержал за руку - интересно, это в нем было много невидимой силы, или Баркуд был слабее, чем пытался казаться? - дон Рэба, маленький большой человек двора. Он подождал, пока утихнет звон монет,посмотрел вокруг - и пространство вдруг увеличилось, а люди в нем уменьшились, вдруг осознав, где и у кого под крышей они находятся. Квай, не вытащивший еще меч, выжидающе смотрел на него.
- Вас хочет видеть его величество. Вас обоих, - добавил он прежде, чем Квай успел кивнуть.
- Да, дон Рэба, - сказал Баркуд, но тот лишь покачал головой.
- Нет, не вас, а вас, - острые, недобрые глаза Рэбы обшарили Тал, словно ища в ней то, что могло заинтересовать короля настолько.
- Да, дон Рэба, - ответил за Тал Квай-Гон.
Про неслучившуюся драку дон Рэба молчал. Это было странно. Остановил бы он ее, если бы первым ударил Квай?
- Возьми мальчика с собой, - шепнул он Тал, приблизившись. - А лучше отправь к нам с кем-то, кому доверяешь. Во дворце несется что-то очень не то.

Они шли вовсе не к королю. Квай понимал это по тому, как ничего не меняется - не разбредаются придворные, не суетятся слуги, передавая друг другу, куда направляется Пиц, не шумит иначе толпа на улице. Нет, король все еще был в зале, пировал и, вероятно, не знал даже, что хочет видеть их с Тал.
Он мог придумать с десяток причин тому, зачем их позвали. Мог перебрать достаточно людей, которые хотели бы с ними встретиться. Но не так, не передавая весть о свидании через дона Рэбу. Не при таком количество свидетелей, все слышавших. То, что Квай знал, просто не складывалось вместе. А то, чего он не знал, было слишком туманным.
Тал тоже должна была чувствовать, что что-то не так. Он видел это по ее изменившейся манере двигаться, по колебанию Силы вокруг. Когда им заступили дорогу, он почувствовал почти что облегчение. Теперь вариантов было меньше. Знать бы только, убить их хотят или арестовать. Ну и еще хорошо бы понимать, королю они подчиняются или кому-то еще, и этот кто-то еще - это сам дон Рэба, или кто-то, устраивающий свои дела его руками.
- Не убивай, - сказал Квай-Гон через плечо, понимая, что еще несколько месяцев назад ему бы просто не понадобилось это уточнение. Теперь же он напоминал не только Тал, но и себе.
Скорее, даже в первую очередь себе.
Шестеро гвардейцев этой планеты для двух хорошо обученных джедаев проблемой не были. Проблемой скорее было не показать, на что они способны на самом деле, не использовать Силу, к которой они привыкли прибегать, как к верному помощнику. Это было как драться одной рукой. Левой. Сломанной. Драться тренировочным мечом и под водой. Но они все же справлялись - иначе было никак нельзя.
Крик послышался, когда их оставалось трое. Отчаянный, из тех, от которых леденеет кровь, из тех, о которых невозможно поверить, что кричит человек - но почти всегда это так. Он доносился снизу, из зала, где пировали, и Квай понимал, что ничего хорошего это не сулит.
Он не знал, что в этот самый момент на короля Пица Шестого подействовал яд, лицо его начало страшно и быстро чернеть, а шея распухла, не пропуская воздух в легкие. Не знал он и того, что от мучительной смерти того отделяет полтора часа, по прошествии которых Арканар невозможно будет узнать. Но по тому, как переглянулись стоящие на ногах гвардейцы, по тому, как в их глазах промелькнуло что-то черное, Квай-Гон понял, что нет, речь идет вовсе не об аресте, а всем, кто хочет жить, лучше сейчас находиться как можно дальше от дворца.
И все же убил он только когда увидел, как в конце коридора мелькнула маленькая тень. Это мог быть кто-то из поварят, мог быть простой служка или подмастерье шута - дети всегда раньше других чувствуют, когда привычный мир рушится, и  бегут прочь быстрее крыс, всегда знают еще один короткий путь или потайной ход. За ними выбраться могли бы и они с Тал, и терять дальше время Квай просто не мог.
Он дернул Тал за рукав, не тратя время на объяснения. Поколебавшись, первых трех гвардейцев, валявшихся без сознания, приканчивать все же не стал - но это тоже не было времени, но, кроме того, не было и необходимости.
К этому времени замок неспокойно гудел и казался живым. Казалось, он просто разорвется от волнения и потрясений. Квай хотел бы оставить его позади как можно скорее, потому что в такое время очень легко и удобно сводить счеты, а у него - и, что важнее, у Тал - было слишком много счетов среди того сброда, который считался тут королевским двором.
Он резко свернул за угол. Там был тупик. Запертая наглухо дверь, гобелен, вжавшийся в угол ребенок, голубоглазый, хрупкий - и не скажешь сразу, что и из него вырастет очередной придворный. Ребенка этого Квай-Гон знал: иногда он отбывал дежурство, сберегая сон принца.
Удивительно было, что он еще жив, но вряд ли это было надолго.
- Идем. - сказал Квай-Гон, зная, что в нем говорит скорее до Румата, чем он сам. Он сам же себе возразил, - Нет, постой. Постой. Тал, мы должны увести его. И нам нужно немедленно выбираться отсюда. Те пути, которые знаю я, знает и дон Рэба. Но ты можешь знать другие. Ты и знаешь другие.
Он закрыл глаза, пытаясь почувствовать рядом Силу, понять, куда идти.
Но не мог: Сила говорила, что здесь нет покоя.
Сила говорила, что здесь его никогда и не было.