Retrocross |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Retrocross » Final Cut » [AU] Flyboys, flygirls & eagles
Рыцарь-джедай, майор Разбойной Эскадрильи, дочь контрабандиста; всё ещё говорит «нет» Джагу, не устаёт бороться за Джейсена и отбивает Рей у какого-то там Рен
Flyboys, flygirls & eagles |
JAINA SOLO, POE DAMERON |
Март 1916-го года, аэродром «Лафайет», Ведрен, Франция.
Немного о трудовых буднях эскадрона «Лафайет», американских и британских добровольцах и о рейдах к Ла-Маншу.
[icon]http://cs636917.vk.me/v636917576/5e97/4iTMd0Bo91Y.jpg[/icon]
Рыцарь-джедай, майор Разбойной Эскадрильи, дочь контрабандиста; всё ещё говорит «нет» Джагу, не устаёт бороться за Джейсена и отбивает Рей у какого-то там Рен
Джейсен сжимает плечи крепко, а мать закатывает истерику. Хан, впрочем, тоже не особо рад; за семь лет всплеска, после того, как полёт инженерной мысли, аэроплан с двигателем на бензине Вильбура Райта, в 1903 пропетлял в облаках, газеты так и пестрят заголовками о неудачных посадках и смертях. Тридцать четыре лётчика за семь лет, и это только любители, и это в официальных цифрах. С 1910, впрочем, было больше.
Джейна выгибает бровь и интересуется, идти ли ей в «Красный Крест», блуждать в рясе и травить микробов да ампутировать гнойные конечности. Этим пусть Джейсен страдает, а её зовёт небо и долг. Она — не кукла, не из фарфора, и посадить её в фамильное поместье к канве и спицам, ленточками лозунги вышивать — не для Джейны. Не зря она копается по дням в гараже, не зря примеряет отцовские брюки и взахлёб рассматривает «Энциклопедию видов воздушного транспорта». В «Лафайет» её берут скрепя зубами, в Верден пускают на корабле в сопровождении майора Дюррона; но Джейна оказывается единственным иностранным новобранцем, который по-французски говорит. Вот и приходиться переводить приказы капитана Жоржа Тино остальным. Ещё приходиться быстро привыкнуть к гари, к саже на лице, к поломанным двигателям и к тому, что раз в неделю тащат на носилках. «Здесь срока жизни — от двух недель и до шести», — говорит ей Тино и ставит на пять. Дней, безусловно.
Лучше всего Джейна в теории; кто-то раз говорит «конечно, дочь же инженера Соло». Джейна вспыхивает и впивается зубами в лацкан формы; всё ещё не подогнали по размеру. Она здесь со своими ста сорока тремя сантиметрами едва ли дотягивает до бока аэроплана. Хуже всех — в упражнениях на равновесие, вестибулярный аппарат барахлит. В шахматы по вечерам обыгрывает всех, кто сядет; в виски никого не перепьёт. Джейна кромсает волосы по уши и состригает чёлку, перестаёт носить хвостик; лицом становится совсем похожей на мальчишку. Легче, практичнее.
Тино говорит, что от силы даст ещё неделю.
Джейна не обращает внимания на смешки, уставленные указательные пальцы и нелестные комментарии. Джейна, в конце концов, может быть и одна из редких девушек в стенах (вторая, если быть точнее), но предлагать сходить на чёрно-белое кино будут точно не ей. Джессике будут; Джессика рассмеется звонко и с радостью подколет косы. Джессику Джейна не винит; свободное время все по-разному проводят. В конце концов, вечером, как обычно, Джейна заломит на ухо свою аляпистую ярко-красную шляпку с розовым бантом, прошмыгнет в ангар и подлезет под брюхо «Фармана XVI», а после, утираясь шляпкой в жирных пятнах масла, как от кремовых пирожных на летних приёмах у Фелов в лесе Эппинг, Эссекс, усядется на раскалённую металлическую крышу, будет долго-долго смотреть в свинец неба и просчитывать траекторию «восьмёрок». В конце концов, даже если бы Джейну и пригласили в кино, поглазеть на «Пожарного» с Чарли, она бы ни на что не променяла золотое зарево лилового заката.
Здесь всё как-то не так; за горами, вроде бы, война, а тут они живут в доме времён Короля-Солнца (какой-то графушка пожертвовал на благо страны), вечерами в шашки режутся, вокруг — розоватые коровы, сахарная трава и запах свежего хлеба, нежно-голубое сукно и грязь да сажа. Это не война, думается Джейне, это мерзкая карикатура.
Джейне говорят, что она не протянет больше девяти дней.
Джейна привыкает и к тому, как часто здесь ошивается По Дэмерон. Джейна, пожалуй, стесняется; своего происхождения «крови голубизны», своей неподготовленности и своих амбиций. Говорят, Дэмерон закончил лётное училище в Америке, настоящее, но отчего-то не попал на настоящий фронт, вот и ошивается здесь, среди неучей. В первый такой вечер, в качестве напарничества, спасённая Дэмероном из-под завалов стеллажа с картонками под ключи, Джейна протянула ему половину шоколада. Настоящего, горького и с ванилью, аж зубы сводит. Их здесь шоколадом не балуют, а она успела урвать у мадам Брюго, спустившись утром в деревеньку, получить почту из Парижа. Затем назад в Верден, а по пути — коровы в яблоках и Брюго. Та больно, со своеобразной лаской, ущипнула Джейну за щёку и сунула коробочку. Как говорят, дарённому биплану в нос не смотрят.
Проходит неделя, и сейчас Джейна, утирая пот со лба, сидит на такой же раскалённое крыше. Сегодня был экзамен; сегодня пять «восьмёрок» вместо двух на совести Соло, заодно посадка в центре круга на сто шестьдесят футов. Джейна ждёт, когда её официально поздравят, выдадут форменную куртку и отправят к Ла-Маншу. Говорят, ещё тест письменный и ещё три экзамена; через недели две, может, пустят.
— Ты отлично справился сегодня, — говорит она Дэмерону и, по традиции, тянет шоколад. Брюго давно обещалась начать откармливать бедную девочку, запиханную в «Лафайет». Обещания исполняет.
— Ты бы остался там, ну, в небе? Мне иногда кажется, что легче по чёрной дуге дыма в траву плюхнуться, чем колёсиками ехать улиточкой и выслушивать «merde» от капитана Тино.
[icon]http://cs636917.vk.me/v636917576/5e97/4iTMd0Bo91Y.jpg[/icon]
летчик и командир Черной, Красной и Синей эскадрилий (крыла) в составе Сопротивления; любит свой крестокрыл больше, чем всех вас
Отец, разумеется, громко сказал о том, что он против. А затем усадил пить виски, прежде чем Дэмерон отправился на тот, немного другой конец света. А что еще ему было делать? Он закончил училище одним из лучших, но командование, с которым у него сразу не заладилось, велело пойти доучиться исполнять приказы. Своеволие в рядах летчиков не приветствовалось, а остроты Дэмерона и вовсе стояли командованию как кость поперек горла. Дэмерон, разумеется, сострил в ответ — да так и вышел из училища с дипломом да с советом. И без разрешения отправляться на фронт. Отец смеялся до слез, а потом влепил такого тумака, что в ушах зазвенело. И сказал, что раз уж тянет — то нечего противиться. Можно ведь и добровольцем. Он слышал, там Гросс и Принц что-то затевают.
Дэмерону же все равно, где и под чьим флагом — ему бы лишь бы в небо. Так он и оказывается во Франции, с грехом на пополам выучивает пару фраз. Первой, разумеется, «Je ne parlais pas Français, parlez-vous Anglais?»* Затем: «C’est qui cette meuf?»* Ну и последним штрихом: «Parce que c’est un piège mortel»*, — хотя французские самолеты, вообще-то, пришлись ему по вкусу. Грассирует он настолько ужасно, что всех французов перекашивает еще когда он только набирает воздуха в грудь, чтобы ляпнуть что-нибудь отвратительно американское на их прекрасном звучном языке. В любой непонятной ситуации Дэмерон просто добавляет –ed к словам, которые кажутся ему похожими на глаголы, и делает лицо кирпичом.
Все это совершенно не мешает ему в воздухе.
А после — сидеть на крыше со смешной британской девочкой Джейной Соло, у которой всегда есть дефицитный шоколад. Она ему нравится, Джейна — ну так, как нравятся девчонки с района, которые и в глаз могут дать, если слишком неудачно пошутить. Из таких сразу получаются отличные друзья. Из Джессики, наверное, тоже вышла бы прекрасная боевая подруга, но не для него. Он благодарно берет кусочек шоколадки и кладет в рот. Для него этот шоколад — больше таинство и традиция, чем что-то действительно вкусное; тащить к Джейне спиртное Дэмерон считает недостойным ее «голубых кровей». А то как будто он не слышал, как она шпарит на этом их французском!
— Спасибо, — отвечает Дэмерон и на шоколад, и на похвалу, опускается рядом на нагретую крышу и устремляет взгляд куда-то туда, где горизонт медленно съедает солнце. Шоколад тает во рту и горчит. — Ты тоже сегодня дала жару. Я смотрел!
Дэмерон почти всем здесь кажется чересчур беспечным и в чем-то слишком гордым: конечно, окончил там свое училище! Все уже знает! Может предугадывать слова инструктажа. Задания даются ему легко, но он наслаждается ими, как в первый раз. И бесконечно ошивается по летному полю и ангарам, как будто жизни за их пределами попросту не существует, и ему неинтересны ни танцы, ни кино с Чарли, ничего, кроме бескрайнего неба и железных птиц. А оно так и есть: если бы По Дэмерон не был пилотом, он бы просто не был. Ему кажется, что Джейна если не разделяет его чувства полностью, то уж во всяком случае большую их часть. И среди множества новобранцев-мужчин, он один из тех, кто воспринимает ее всерьез.
— Шутишь? — смеется он, переводя взгляд на всполохи заката на лице Джейны: — Да Тино сам меня запихнет в биплан, лишь бы я не пытался говорить с ним по-французски, — а потом думает, что она это, наверное, серьезно. И переводит взгляд обратно на небо. Так смотрят на тех, кого хотят повести под венец. — Если бы я мог, я бы не вылезал из самолета. Летал бы и летал. Пропускал бы все закаты и рассветы под собой, и бескрайние облака, если бы мог подняться так высоко, и помер бы тоже где-нибудь там, — Дэмерон неопределенно указывает рукой куда-то чуть выше солнца, — не касаясь земли.
Он не представляет иной жизни, кроме той, где земля под крылом самолета, потому его и не остановил отказ командования отправлять его на фронт, потому он и оказался здесь, а не пошел заниматься чем-нибудь другим. Впереди, конечно, война, и кто знает, каким ему удастся вернуться с нее: на крыле или под крылом, на щите или под щитом. Но все это стоит того щекотного чувства в легких, когда самолет набирает высоту. Дэмерон улыбается уголками губ чему-то своему, а затем чуть мотает головой, словно приходя в себя. И смеется, несильно пихая Джейну локтем:
— Тебе-то проще, ты хотя бы понимаешь, о чем он там лопочет. Что на земле, что в небе — в своей стихии, а, Джейна?
*Я не говорю по-французски, вы говорите по-английски?
*Кто эта цыпочка?
*Потому что это летающий гроб.
[icon]http://savepic.su/7246117.jpg[/icon][status]gambler[/status][sign][/sign]
Отредактировано Poe Dameron (16.05.2016 00:28:48)
Рыцарь-джедай, майор Разбойной Эскадрильи, дочь контрабандиста; всё ещё говорит «нет» Джагу, не устаёт бороться за Джейсена и отбивает Рей у какого-то там Рен
Всю эту картину, думает Джейна, с удовольствием бы нарисовал Ватто — уверенными мазками очернил бы холст безмятежно нежными полями в бороздах гари, филигранно вырисовал бы золотые крылышки на стоячих воротничках, томно бы откинул тени аэропланов. У него такой колорит в традициях флагманской школы, рассказывает она, пережёвывая отчаянно плавящееся лакомство, и столько временной эфемерности, что...
Джейна передёргивает плечом, понимая, что её уносит.
— Понимаю, — фыркает пока ещё не лётчица, раскидывая руки по оба борта, — а лучше б стояла и хлопала глазами. Вчера вон расписывал, какие вы котлеты из козьих лепёшек, а позавчера о том, как ваши матери танцевали мазурку с морским чёртом в сточных водах Сены.
Дэмерон отличный боевой товарищ, друг, может быть, похуже. Сказать не возьмётся.
— Я бы тоже, — закусив губу и вытянув ноги в тяжёлой шнуровке, без раздумий соглашается она, — я бы тоже жила среди птиц и там бы дышала столько, пока кислород не закончится на земле. Пока меня не растащат по ноготочкам, но и тогда они горизонта сверху не отнимут. Оно мне снится, понимаешь? Ночью, наяву. И только когда эти дурацкие очки заляпываются дёгтем, только когда ты несёшься носом в чернозём, вот тогда, Дэмерон, ты живёшь по-настоящему.
Она молчит ещё долго, перечисляя в голове процентную вероятность сдачи теста на «горку» и её собственных возможностей выдержать угол в сорок пять градусов. Ей бы не провалить тангаж, а ещё — самое сложное для Джейны — доказать, что приказов она не будет ослушиваться. Тино в это не верит ни секунды.
— В общем-то, ты отпетый лгун, Дэмерон. Когда война закончится и мы победим — а мы обязательно победим, — под «мы», она, конечно же, имеет в виду британскую корону, разве можно что-то ещё? — ты сможешь кушать мошек и дальше. А меня ждёт подбивка счётов фамильного поместья и съезды органа по вопросам конных скачек. Я бы всё отдала на свете, — с завистью говорит она По, — чтобы у меня вместо рук выросли лопасти, а вместо морды — пульт управления.
Джейна не врёт. И зависть у неё настоящая. Из желчи и какао-бобов.
***
Через пять дней их посылают на первый не учебный вылет. Джейне дают звание офицера и заставляют отдать честь. Немецкий цеппелин летит не прямо над Верденом, но у края Бельвиль-Сюр-Мёз. Звено Джейны отдаётся в подчинение Тино. Впрочем, они все ему падают на хребет.
Когда Джейна смотрит на поджаренных мух в углах стёклышка, она отчего-то вспоминает слова Дэмерона, что он смотрел. И эта похвала опьяняет Одиннадцатого, в конце цепи, позволяет скоординироваться точно и впустую растратить всего два выстрела. Цеппелин взрывается лимонным пирожным с жирным слоем крема.
Когда Соло потом спрашивают, как это, летать и в небе, она долго-долго молчит. «Фантастика», — хочется сказать ей. «Сказочно», — вертится слово на языке. «Незабываемо», — силится сорваться.
Но Джейна лишь рявкает, что полёты должны быть по уставу, потому что юного Тимоти Дрейка из Западной Вирджинии кладут на носилки, накрывают холщовой простынёй и уносят за ангары. «Merde», — говорит Тино. «Sit tibi terra levis», — говорят все. Тимми был старше Джейны на три месяца. Самый младший из них.
«Дайте мне инструменты и я починю игрушку Тимми», — говорит Джейна, «завтра будет летать и достанется тому новенькому из Оклахомы».
Джейна знает, что такое «chienne», «écume sans coeur» и «salope», а уж остальные прозвища и так различает.
Пусть так, впрочем.
Если Джейну спросят, что она помнит из первого их налёта на Цеппелин, она ответит — Девятый из звена, закрывающий их с Восьмым и Пятым. И последний полёт Тимми Дрейка, к холодным водам реки Мёз.
***
— У меня был брат, — говорит Джейна, — настоящий, ну, понимаешь? Младше года на четыре. Энакин звали. Он юристом хотел стать. В Оксфорде учиться.
Дэмерон о своей семье никогда не говорит — вообще говорит крайне мало о прошлой жизни, словно до Вердена у него ничего и не было. Соло тоже. Семья — это здесь, среди лугов с коровами да овцами, семья — это небо.
Когда она выезжает из-под бинома, заляпанного пятнами багряного заката, лицо у неё опухшее, заплывшее маслом и вздёрнутое апельсиновой коркой.
— Он всегда напоминал, — рассказывает она, грязными пальцами разламывая растаявшую плитку и протягивая половинку По, — что я никогда балам, стеклярусам и шляпкам с вуалью не подходила. А когда в четырнадцать почти сбежала с нашим шофёром в Дублин — обещал, что переплывём Атлантику, а уж в Америке-то в каком-нибудь кукурузном Канзасе возьмут полетать, ну хоть тракторы поводить — был в полном восторге.
Но тогда Джейну, грешившую последние месяцы непонятными восточными нарядами в шароварах и идеями о передаче женщинам право голоса, поймали с поличным и отправили на курсы медсестёр в окружную больницу Йоркшира. В тот год Эни отправили гостить к тёте Велланд в Бостон. В тот год затонул «Титаник».
— Тело у него, — говорит Джейна каким-то восторженно-больным голосом, — всё было фиалковое, а кровоподтёки мрамором расползались по венам. Совсем как Тимми, только без дырки в груди, и рука целая. Скорченный весь, шляпкой гриба. Мы летом, когда наблюдали за охотой, и когда отец с Джейсеном гнали собак по зайцам, всегда такие складывали, а Анна, наша кухарка, всегда выбрасывала. Тащили мы ядовитые и гнилые.
За пять минут Джейна говорит По больше, чем за весь тот месяц, что они провели на крыше, под аккомпанемент поломанных двигателей и чёрных змеек дыма в розовые облака в канве сусальной позолоты.
— Тимми — вылитый Эни. Носом с горбинкой и тем, как «р» картавит.
Джейна шмыгает и, закатанным рукавом из джерси, размазывает остатки машинной туши по ушам. Долго смотрит вдаль, щурясь и прикладывая моноклём скрученные в колечко пальцы к левому веку. Молочную массу вспарывает струйка мангового сока, а ей удается разглядеть лишь самый краешек простыни за решетчатыми перекладинами около хвостов планолётов. Вдалеке, за двумя блоками ангаров налево, слышатся хлопки и громкие переговоры. Это лафайетцы отправляются в трактир к Тенардье, выпивать за честь Тимми. Джейна пихает По локтём в бок и одновременно хрюкает. Из глаз у неё течёт смазка.
— Ты пойдёшь? — кивает она куда-то туда, за вздутые сыром бри стены. — Может, в честь павшего брата мёртвую петельку прокрутишь и парочка подражателей себе переломят спины. И упьются свиньями, пока Тимми, — и Джейна со злостью отбрасывает железяку в потрескавшийся уголок; столбом пыли встаёт горчичная штукатурка эдак семидесятилетней давности, — гниёт среди червей, в гробу с лесопилки Бетленвиля.
И Джейна сгорбливается гномом и пинает воздух. Ей кажется, что Дэмерон не поймёт — и уйдёт молча.
Через два дня у них экзамен с моделированием ситуации катапультирования. Надо готовиться.
[icon]http://cs636917.vk.me/v636917576/5e97/4iTMd0Bo91Y.jpg[/icon]
летчик и командир Черной, Красной и Синей эскадрилий (крыла) в составе Сопротивления; любит свой крестокрыл больше, чем всех вас
Британский акцент — бесконечно смешной и в чем-то немножко напыщенный, или наоборот, скованный, как будто Джейна всегда носит во рту где-то с половник воды. Дэмерон слушает ее вполуха, как только она переключается на высокохудожественное описание чьих-то картин из тех, о которых он даже никогда не слышал. Да и откуда бы ему было услышать? Выросшему на ферме американскому мальчишке, пусть и ферма та — не очень-то далеко от Нью-Йорка, эпицентра вселенной, как говорят? Его никогда не интересовали галереи. В Ред Хуке было полно иных занятий.
Вместо того, чтобы смотреть на то, как томно откидываются тени на картинах художников, он сам откидывал тень в воды Хадсона, когда они сплавлялись на самодельном плоту поближе к берегу и подальше от больших кораблей, сновавших по реке вверх-вниз все время, сколько он себя помнит. На безмятежно нежные поля в бороздах гари он смотрел с высоты отцовского трактора в лужах, что оставались на полях после дождя, и в лужах же и влюбился сначала в отражение, а затем и в само небо. Кто знает, где бы он был, если бы не эти самые лужи.
А потом Джейна говорит о чертях и сточных водах, и Дэмерон зычно хохочет, потому что это почти слово в слово совпадает с тем, что ему всегда казалось, думает Тино, глядя на него. Да и вообще на всех них — неутонченных американцев со всех городов и весей заокеанья. Хотя Дэмерон еще, наверное, получше прочих: его отец не всегда был фермером, а потому лишен привычной американским фермерам неотесанности сам и сына не приучил, да и образование у него, может, и не Гарвард, но приличное. А что касается матери — она точно танцевала с чертом, правда вряд ли с морским. Дэмерон усмехается и не крестится. Он любит маму, но не вспоминать о ней.
— Выскочи замуж за какого-нибудь голубокровного миллиардера, пусть он купит тебе весь авиапарк сразу, — предлагает Дэмерон в утешение Джейне, и хотя знает, что сейчас получит за это локтем в бок, уже не может остановиться, — и закатает асфальтом поле за поместьем, чтобы взлетная полоса прямо под окнами была. Файв о’клок: он будет пить чай и смотреть на твои петли и бочки в окнах гостиной.
Он тактично молчит о том, что будет делать сам после войны, потому что, если верить отцу, дожить до конца любой войны — удача и проклятье в равной степени. Может, он и будет считать мушек. А может, даже на рисунках не сможет смотреть на самолеты. Всякое бывает. Вон, посмотреть хотя бы на самого Дэмерона-старшего. По отгоняет эти мысли от себя, улыбается простой мальчишеской улыбкой и предлагает еще:
— Или угони самолет.
***
Тимми выглядит так, будто серьезно переосмысливает всю свою жизнь и те свои выборы, которые привели его к этому моменту, здесь и сейчас. Дэмерон насмотрелся этого выражения лица еще там, по ту сторону Атлантики, дома. Это не слабость характера, скорее тот простой факт, что человеку сложно сосредоточиться, что человек волнуется перед первым серьезным полетом. По надевает свою лучшую улыбку и хлопает Тимми по спине так, что у того почти вылетает челюсть.
— Не дрейфь, Дрейк. Там все то же самое, что и здесь, только взрывы красочнее, и Тино будет орать больше матом, чем человеческой речью. Ты быстро привыкнешь.
Тимми смотрит на него со здоровой толикой скептицизма, но Дэмерон делает вид, что не замечает этого. Подмигивает парню, надевает шлем и хлопает его по плечу еще раз, прежде чем пойти к своей деревянной птице. А перед тем, как надеть перчатки — ведет любовно рукой по боку самолета. Обшивка теплая, можно представить, что это и впрямь живая птица.
Тино и в самом деле орет матом. Не нужно знать французский, чтобы понять это.
«Там» действительно все то же самое, что и здесь, только взрывы красочнее, и умирают свои. Дэмерон узнает уже потом, когда спадает адреналин, когда уже на земле ведет рукой без перчатки по боку самолета, и копоть и гарь остаются на его пальцах. И совсем рядом проносят Тимми Дрейка. Дэмерон кидает на него один взгляд искоса, замирает на мгновение, бездумно выстукивая пальцами по обшивке любимую отцовскую песню. «Ты быстро привыкнешь», — повторяет он сам себе.
***
Дэмерон стоит, облокотившись о самолет, и смотрит на ангар так, как будто там развешаны как минимум те картины этого, как его там — Ватто! — которые так красочно описывала Джейна, кажется, целых две вечности назад. Англичанка болтает что-то там из-под корпуса, он слушает ее вполуха. Брат был. Интересно, почему «был». Он не спрашивает; она же не расспрашивает его о семье, хотя это почти как разговор о погоде здесь. Толпа рекрутов с совершенно разными родителями — выбирай не хочу. Дэмерон теребит пальцами шов в кармане штанов. Вряд ли он выделится со своим отцом в такой массе людей.
Только вот вторым вопросом всегда становится «а мама что?»
Дэмерон благодарно принимает половинку плитки из ее рук, откусывает самый уголочек и задумчиво жует. Это был долгий день, и он устал. Поэтому ему сначала кажется, что это он мысленно выключает Джейну, и только потом до него доходит: это она пропускает куски рассказа. И стремительно скатывается из радостного повествования о брате в тоскливое описание мертвеца. Он даже жевать перестает. Не от того, что становится противно; просто Джейна редко говорит так много и так искренне о своей семье. Дэмерон ловит взглядом ее лицо, чуть прищуривается, вглядываясь.
Чутье вовремя подсказывает ему, что сейчас будет. Он терпеть не может, когда девушки плачут, совершенно не представляет, что с этим делать и как быть, и уж тем паче не знает, как привести в чувство Джейну Соло, которая даже плакать толком не умеет. Поэтому Дэмерон просто следит за ней внимательно, за тем, как она смотрит вдаль. Затем слышатся хлопки. Ах да, это ребята идут провожать Тимми в последний полет — уже свершившийся, правда. Он и ухом не ведет. Чутье никогда его не подводит.
Дэмерон беззвучно отрывается от корпуса самолета, о которой облокачивался, сует остатки своей половины шоколадки Джейне, прежде чем проделать недолгий путь до стены. Поднимает брошенную железку, аккуратно прислоняет ее к стене, рядом так же аккуратно расставляет упавшие запчасти — куски обшивки, которые надо прибить обратно. Затем разгибается и разворачивается лицом к англичанке, сует руки в карманы. Ну а как ей объяснить? Это война. Люди умирают.
Нет, он не пойдет.
— Люди не умирают от того, что я кручу мертвые петли. Если от них кто и помрет, то скорее я. Ешь свою шоколадку, Джейна. А я схожу за виски.
Дэмерон делает пару шагов прочь, сутулый и усталый, а потом оглядывается через плечо:
— Только не говори мне, что слишком чистокровна для этого пойла.
***
Когда заканчивается этот вылет, Дэмерон чувствует, что готов упасть прямо на посадочной полосе. Его самолет опять в копоти и гари, потому что он имеет чудовищную привычку («Наглость, Дэмерон, это называется наглость, а не привычка», — на пальцах объясняет ему Тино) уворачиваться от вражеских снарядов в самый последний момент. Как будто не может определиться, хочется ли ему все-таки помереть в воздухе или нет. И каждый раз, когда он вырывается из темного облака в чистую высокую синь, его грудь затопляет радостью, и он кричит, словно чертов техасский ковбой: «Йии-хаа!»
Дэмерон переваливается через край кабины, буквально падая на ноги на землю аэродрома. Он устало прислоняется спиной к корпусу, стягивает шлем, снимает очки. Рядом уже суетятся механики. В этот раз ему слегка задело нижнее левое крыло — порвало, но не оторвало, и это большая удача. Все прошлые разы он выходил сухим из воды. В этот раз его колотит, но как только среди суетящихся рядом людей мелькает знакомая макушка Джейны, он усмехается и протягивает руку, чтобы по-братски взъерошить ей волосы.
— Хорошо полетали, а? И никаких гниющих с червями в этот раз, и даже катапультироваться не пришлось, — беззлобно подкалывает ее он и с усилием отлепляется от самолета. — Да и мертвые петли не такие уж и мертвые.
Аэродром кишит людьми, и вокруг столько шума, и так отчаянно звенит в ушах, что Дэмерону сложно сосредоточиться. Он кивает головой в сторону ангаров, где еще стоит недособранный, ну или недоразобранный, самолет, в котором они на пару рылись два дня назад. Место традиционных шоколадок и с недавних пор — виски. Хотя вот последним Дэмерон старается не злоупотреблять. Да и нет у него с собой сейчас фляжки дефицитного, да и у Джейны вряд ли завалялась шоколадка. В любом случае, он кивает головой в сторону ангаров, и когда дебрифинг заканчивается, все посчитаны и отпущены, Дэмерон идет прямиком туда.
По пути к нему привязывается Джессика, разумеется, чтобы сказать ему, какой он остолоп и идиот, и что однажды это добром не закончится. Идущий рядом Уэксли подозрительно кашляет в кулак. Дэмерон отмахивается от них обоих и предлагает встретиться как-нибудь потом, потому что они не хотят в ангар, а он не хочет в трактир. Тем более, что есть дело.
— Потом расскажу, ладно? Вам понравится, — устало улыбается Дэмерон.
— Тино будет рвать и метать? — усмехается Уэксли в ответ, и у него такое знающее выражение лица, как будто он видит Дэмерона насквозь.
Что, в общем-то, недалеко от правды.
Уже в ангаре Дэмерон садится на крепкий с виду ящик, прислоняется спиной к стене, раздумывает над недавним диалогом с Тино. Тот каждый раз говорит ему не лихачить, а По лишь сияет ему в ответ белозубой американской улыбкой и продолжает выделывать финты в воздухе. Он знает уже весь французский мат, теперь и помирать не жалко! Не то чтобы ему хочется. Дэмерон упирается взглядом в инструменты и детали, разложенные на полу у корпуса самолета. Джейну он замечает не сразу, а когда замечает, только лениво поворачивает голову в ее сторону.
— Как думаешь. Если я покрашу самолет в черный цвет. Тино оценит шутку юмора?
[icon]http://savepic.su/7246117.jpg[/icon][status]gambler[/status][sign][/sign]
Отредактировано Poe Dameron (16.05.2016 00:29:08)
Рыцарь-джедай, майор Разбойной Эскадрильи, дочь контрабандиста; всё ещё говорит «нет» Джагу, не устаёт бороться за Джейсена и отбивает Рей у какого-то там Рен
Igor Stravinsky - Infernal Dance of King Kastchei
Отвечать По Дэмерону на подколки о замужестве по расчёту, о каких-то корнях и прочем изощрённой остроумностью она не решается. Во-первых, Пелама Гренвилла Вудхауза он читал вряд ли; во-вторых, ну как объяснить ковбою прерий, фермеру из стеклобетонных джунглей, что не так всё было?
А у Джейны действительно было другое детство. То, в которым было место просторным учебным классам и чопорной викторианской пуританке миссис Уайтингхолл; то, где женское седло у лошадей украшалось орнаментом и вкраплениями рубинов; то, где газету каждое утро Том, почти старший лакей, проглаживал утюгом, засыпая туда раскалённые дровишки; то, в котором чинно перебирали вёслами, пока вслух читалась «Алиса», и смеялись над устрицами; то, в котором пикники заполнялись сводами заморских мандаринов и молотками крикета. Такое было детство у Джейны.
Она и приехала-то сюда в тугих бигуди, с ридикюлем. Ручка — слоновья кость, сам чемоданчик расписан тропиками и строящейся железной дорогой, вокруг которой пляшут полуголые чёрные кудрявые дети, а на них рычит мохнатый тигр. Кто-то тогда, кажется, юный Антиллес, обнаружил выпавшее белое платье, сплошь ушитое пластинками и стеклярусом. Весило оно с капот автомобиля. Начались смешки; Джейне было плевать с колокольни церкви Святой Девы Марии. И платье, и ленточку со страусиным пером она потом продала гостившей русской княгине Юсуповой и её мужу Феликсу.
Потом в «Лафайет» консервы везли на броневике.
Это платье было последним, что осталось у Джейны. Поместье опечатали и передали суду. Соло оказались разорены — и еженедельные газеты не преминули раструбить новость и по парижским пригородам.
***
Быть своей вроде бы неплохо. По Дэмерон действительно Джейне приятен; ну, насколько можно втайне восхищаться каким-то там императором своры летучих коней. Для него, конечно, все эти детали значения не имеют — подумаешь, виски принёс, тоже мне, взъерошил причёску; но для Джейны это знак. Знак, что она действительно чего-то да стоит, что не просто так считает себя пилотом, что есть те, кто поймут. Джейна всё чаще ловит себя на мысли, что авантюры Дэмерона не раздражают, а влекут. Что он сам не столько интригует, сколько располагает.
А открытые книги она любит — и всегда читает последнюю страницу. В Дэмероне тоже она ясна; там будет выведено каллиграфией о его храбрости и отваге, о безрассудстве и необдуманной помощи товарищам, об истинном американце, который не врёт и у которого идеалы подцеплены юмором чёрным и циничным.
И поэтому на его новость она реагирует чуть не веруя, но достаточно любопытно.
— Он тебя насадит на шампур, зажарит с белым трюфелем, обмакнёт в demi-glace и оближет пальчики после.
Но она остаётся, вытягивает дёготь и протягивает кисть. Ей кажется, что это не столько шутка, сколько символ. Символизм она любит, и рассказывает По о сокрушенном доме Ашеров, о погребении заживо, о пирующем короле Чуме и доппельгангере в колледже; рассказывает и о самом Эдгаре Аллане По, а на следующий день долго-долго смотрит, как чёрный таран изворачивается над землёй. Тино от ярости сереет, а ребята просто открывают рты.
Пава говорит, что Дэмерон — Чёрный Лидер. На том и решают.
Шоколад у Джейны кончается.
***
В среду их посылают в Тьервиль-сюр-Мёз, и на северо-запад от этой самой Мёз они бредут по ухабистым дорогам. Выемки и городская пыль скоро скрываются за голубыми елями, и остается только янтарная смола да линейчатые арки из веток. Джейна перебрасывает сумку на правый бок, недовольно одёргивает холщовую юбчонку и утирает пот со лба. Идти пешком им с часа три, если через поле — на два больше; утро только вкрадчиво ступает на трон и отгоняет ледяную росу. Джейна всё никак не может привыкнуть, что они — на войне, потому что о войне в Вердене напоминают только точечные ленточки из главного офиса Тино, а офис у него не то что несолидный, там голова трофейного оленя мячиком в угол забита.
— Он на «Титанике» затонул, — говорит она, когда приходит время привала. До Тьервиля остается полпути, а потом искать мадам Мюзетту, у неё лекарства выгребать, а потом пытаться снова, только уже словить удачу и какого простака подкупать на сказки о больших городах и большом мире, чтоб до ангаров подбросил. Внезапно появившаяся шоколадка в сумке течёт пеной, но выбор небольшой; мягкий сыр покоится в листе зелени и идёт пупырышками.
— Энакин, — добавляет Джейна. — А второй, Джейсен, ну я говорила, — не говорить о близнеце неестественно, — пропал без вести. Получила письмо с три месяца назад.
Часть лафайетовцев успевают покрыться коркой загара, а мама бы закатила скандал. Нельзя. Неаристократично. Надо в шляпах с полями и в бледные поганки. И так портит родословную.
— Я пофофу фошощю, — обед выходит маленьким, много с собой не унесешь, припасы кончаются, обещали новое, ну а пока чистят картофельные клубни, — фо фефя... Тьфу, почему говорю, меня отправляют на задание. Завтра утром вылетаю. Это секрет, если что! — шутливо хохочет Джейна и толкает Дэмерона локтём в бок. Хихиканье не обрывается. Ей терять нечего.
А По Дэмерону она внезапно доверяет. И хочет попрощаться с ним по-настоящему, лично.
— И непонятно, вернусь ли. Наверное не вернусь. Я к чему... С тобой было здорово летать, Дэмерон. Правда здорово. Ты там родился, в кресле. Счастливый ты.
Джейна тоже счастлива, вот прямо сейчас — над куполом, который не разрывается французской нецензурщиной, напротив горизонта, где блеют овцы, а мальчик в подштанниках гонит их палкой, перед заданием передачи документов разведчику. Ей хочется запечатлеть эту картину шаржем, байроновским стихом или, хоть как-то, пассажем фортепьяно под безмятежно-тревожного, нынче популярного Стравинского.
— У тебя есть семья, По? — решается она на вопрос, лениво растягивая буквы. Американский говор смешной, резкий и раскатистый, пробивной и икающий. Вечно скачет куда-то, вечно неэлегантно выворачивается швами.
Вопрос остаётся висеть в воздухе.
К вечеру им удаётся отыскать Мюзетту, кой-как урвать плетённые корзинки с мазями, принять коробки с медикаментами, а затем соблазнить наивного отца пастушка бранными песнями. Здесь, на северо-западе от реки Мёз, ни о каких Цепеллинах и не слышали, а уж о войне — от родственников и давно. Письма идут медленно — хорошо, если козы не примут за траву и не съедят.
***
The Andrews Sisters - I Can Dream, Can't I
Солнце ещё не проплыло белым диском, а Джейна уже стучала зубами в кабине биплана и радовалась тяжёлому шарфу. Небо едва освещалось свинцовыми отливами, перистые тучи ощутимо прорезались крыльями транспорта, и путешествие начиналось легко. Запечатанный пакет с ярко-алой пометкой «совершенно секретно» оттягивал сиденье, координаты встречи с Кипом Дюрроном чернилами проедали вырванную страницу из энциклопедии. Джейна пережёвывала лепесток полевого стебелька и клонилась на левый борт.
Путь обещался оказаться длинным, скучным и очень грустным; но монохромность морской глади вверх тормашками и редким чайкам никто не был бы рад больше офицера Соло. Это тебе не замасленные каюты парохода, это — целая кабина личного биплана и вечность впереди. И крики чаек.
Летела она через Альпы; около подножия гор и жахлых лугов, с отчаянным криком восторга, не удержалась и пошла на «петлю». Ленточки-тропинки и ледовые шапки скользили крошечными муравьиными картинками из-под иллюминатора; кажется, показались эдельвейсы, волна мощного бора начала дубинками отскакивать от корпуса. Карьер между двумя исполинами вёл через гигантские статуи сказаний о небывалом и невозможном, а редкие группки шале взорвались в ослепительном торжестве дня.
Когда закончились горы, начались деревушки, рассыпанные горстками хвороста по дубравам и хвойным островкам. Пальцы у Джейны стали превращаться в сосульки, а топливо кружило голову. Над Ла-Маншем она пролетала под ночь и ничего не видела; только, казалось, комочки соли забивались в уголки губ.
Когда лимонно-молочный туман начал шкодливо исчезать, двое сели на хвост. Через три «бочки» и одну пикировку прямо к океану первый разбился о краешки скал, и чайки продолжили хлопать крыльями, пытаясь урвать языки пламени клювом; второго сбила Джейна.
До Бристоля она добралась к новому утру. Нагнала семь кругов, пока шпиль полуразрушенной часовеньки с побитым циферблатом не высветился. Биплан сел плавно, скупая почва выкорчевалась с корнями деревьев. Джейна проверила приборную панель — до Оксфорда долетит, а там придется заправляться.
Пакет к груди прижимать пришлось растерянно и непонятливо. Она ещё раз слово в слово повторила приказ. Долететь до Бристоля, встретить Дюррона, передать пакет, проследить, чтобы не было хвостов и вернуться назад. На вопрос «а что там» Тино чуть ли не проломил лбом письменный стол, а Кэссиди посоветовал соответствовать званию. Джейна, краешком глаза успев урвать процесс упаковки, вскинула бровь. Чертежи. Интересно, чего? Подводной лодки? Оружия? Какие-то формулы, рисунки мерзких масок на лицо... Ну, то не её дело. Она — курьер.
Дюррон вышел из теней и проседи тут же блеснули на висках. Перебросились шутками. Попытался подцепить. Пакет ему Соло отдавала с какой-то неохотой и тревожным чувством. Было в нём что-то такое... Но она — курьер.
Перед курсом на Оксфорд биплан сделал ещё два круга, и вот тогда Джейна увидела.
Чёрный дым, металлический монстр и тряпичная кукла в пальто рядом. Убитый пилот. Так значит... Неужели... Где Дюррон?..
Дюррон был на хвосте. Джейна попыталась оторваться, уклониться, потом флинтанула и пошла на снижение. Ей бы чуть-чуть... Ей бы успеть... Джейна не успела.
Копоть забивалась в лёгкие и вела к чайкам, и сейчас они падали вместе. Сколько Джейна пролежала ртом в чернозём — кто знает.
Зато если бы Мирта Гев, в то утро спешащая на свидание к сырым яйцам, не оттащила запутавшуюся гусеницу к себе домой, она бы там так и умерла, жуя комки земли. Это вскоре узнали все.
Мирта оказалась вечно недовольной ирландкой с острыми, лисьими чертами лица. Внучка зажиточного фермера, она потом открылась своим богатством; сама Мирта сельским хозяйством не увлекалась, а ремесничала и подсобляла кузнецам. Но то было потом; перед тем как впасть в забытье на четыре дня, Джейна умоляла её немедленно телеграфировать в офис лётных войск, сообщить о предательстве Дюррона.
Ещё чуть погодя Мирта рассказывала, как полковник Дарклайтер принял решение о том, что сообщать о выжившей Джейне не стоит. Её вписали павшим героем, осведомили эскадрилью «Лафайет», Дюррону оказали полное доверие, попросили Мирту пилота в ближайший госпиталь сбежавшего на континент от долгов графа не перевозить, а лечить в тихом округе Бристоля. Так и было.
Эти дни Джейна помнила мало. Ей постоянно снились чайки, голос Мирты и чёрный биплан По Дэмерона, спускающийся на плотине по сточным водам Миссисипи вниз.
***
Glenn Miller - April in Paris
Лечиться у Мирты чересчур просто и даже как-то стыдно. Встаёт Гев спозаранку, не будит; аккуратно прикрывает ставни, выскальзывает из дому, набирает воду и несётся к больнице. Когда у Джейны спадает жар и она перестаёт разговаривать с отцом, протянув пальцы к чёткам из восемнадцати зёрен, а рана затягивается ржавым бугром, Мирта берёт её с собой. Госпиталь — аббатство, аляпистый домик, сколоченный в стиле поздней готики; западное крыло проваливается в яму под обильной лепниной рококо, а восточное ассиметрично выступает эркерами, стараясь подражать персидским шатрам. Дурацкая постройка полнится медсёстрами в серых рясах и с красными крестами на фартуках, заляпанных Бог знает чем; вечно перевозят вёдра, тащат подносы со шприцами и о чём-то шушукаются. Мирта сразу ведёт её в бывшую кладовую; тут в левом углу сваливают ампутированные конечности. Дуются вены, брызжет кровь, а врач с завидным хладнокровием протягивает два стакана спирта и меняет перчатки. Сёстры все уставшие, затюканные; перебирают ножками и с безразличным любопытством глядят на Джейну. Она успевает переговорить с половиной пехотного взвода и рассказать о крылатых чудищах. Пять раз режется в карты, четыре раза проигрывает. Терпит уколы, терпит швы, осушает спирт и слышит ворчание Хана прохладными ночами.
Домой ей не разрешают писать. Говорят, ещё немного.
Шпиона берут почти через две недели. К этому моменту Джейна ходит сама, почти без палки; даже старается помогать с перевязками. Рисует вытащенными углями из камина птиц и звёзды на бумаге из печи и обоях. Полковник Дарклайтер, затянув потуже пояс в лондонском офисе, долго-долго смотрит на лётчицу, а потом телеграммой, с «тчк» и «зпт» сообщает, что Кип Дюррон взят, пойман, предан трибуналу, бумаги в целости и сохранности, а Джейна официально как с две недели убита в бою.
— Отправьте в Верден, — просит она тихо и почти что жалобно; голос теряется в шуме улиц и цокоте копыт, — отправьте. Я доброволец. Мне надо дальше.
Дарклайтер соглашается неохотно; тем же вечером сажает на поезд. Мирта долго смотрит вслед паровому гиганту и машет красным платком. Этот красный платок со смешными васильками лент запоминается Джейне навсегда.
В этот раз она едет не первым классом, и даже не вторым; ютится на верхней койке, закутавшись в кожаную распахайку деда Мирты (подарок), нюхает эхо керосинки и стучит костяшками в окно. Пузырь замызган, обцарапан и к нему вечно липнут насекомые; градус жары в вагоне накаляется, а вечные пьяные воскрики и ударный запах дешёвого бренди на пользу не идут. Повязку менять ей помогает красивый мальчик с большими, как у оленя, глазами. Мальчик не говорит ни по-английски, ни по-французски; что-то шпарит на околоазиатском, зато перематывает бинт туго.
Холмы наваливаются друг на друга стопками ожерелий изумрудов, тянутся речками и обрываются к скалам, слоёным пирогам; квадраты куликов и ржанок возвращаются с северных краёв скандинавских фьордов, пролетают совсем над вспоренной землёй и спиралью прорезают облака. Джейна расквашивает нос о стекло, пытается перечитать Верна — урвала у Дарклайтера — но забавные картинки, начерченные детской лапкой, мозолят роговицу.
В Верден она едет на телеге. На дворе — двадцатый век, а солдат, пристроившись в уголку среди охапок соломы и бидонов с парным молоком, тащится на кляче и под живой говор старичка с бородой в три фута. Колесо постоянно ломается на ухабах и скрипит; прохлада утра сменяется палящим днём; к вечеру полегче. Джейна с головой накрывается курткой-презентом и продолжает щебетать со старичком. Они устраивают привал; разламывают булочку чёрствого хлеба и украшают ложкой творога. Умильный дяденька пытается отпихнуть ей кусок побольше, но британка таким взглядом смотрит на него, что провансец через силу запихивает свою порцию. К базе «Лафайета» они добираются к часам семи вечера.
— Не может быть! Не может быть!
Чуть растрёпанная тёмноволосая девица тычет пальцем в сошедшего путника, словно перед нею вырастает призрак и гремит кандалами. Да разве бывает такое, чтобы мертвецы по земле замшевыми подошвами ступали?!
А путник думает о брате. Может, выжил также? Становится невыносимо душно; живое лицо, облепленное мертветичными червями, миражём выплывает из-за склонившейся лиственницы.
— Джейна! Джейна Соло! — обладательница имени чуть не падает с ног, когда Джессика Пава, вперевалочку и мишкой набрасывается на неё с пушистыми объятьями. Джессика пахнет клевером, горючим и вонючими пряными Guerlain; флакон у них весь в золотых чешуйках, под индийский кубок. Тяжкий комок ароматов вышибает скудные остатки мыслей. Приходится восстанавливать равновесие попытками вырваться.
— Нам, — всхлипывает Пава, как всегда с аккуратной косой крендельком и в кокетливых бусах, — сказали, что ты погибла. Что твой биплан взорвал немецкий шпион и ты разбилась. И что... что...
Джейна неловко хлопает Паву по плечу, ещё раз кротко обнимает и терпит слюнявые поцелуи в щёки. Солнце топлёным маслом стекает по ангарам, и под раскалёнными треугольниками крыш они кажутся ещё старее, а шпаклёвка осыпается с завидной быстротой. Ещё пара таких дней, и здания, сплошь и рядом из жижи краски небесного цвета, рухнут в пыль.
— Не избавитесь, засранцы, не избавитесь, — бормочет она, думая, какую бы нюхательную соль подсунуть боевой подруге. В конце концов, успокаивать потерпевших она не умеет. Самой играть в жертву — тоже.
— Рассказывай, что за новости? Как идут учения?
Здесь, в Вердене, всё по старому. Дрожат в воздухе жирные напомаженные усы Тино, в воздухе дирижаблем растягивается плакат из завесы чёрной гари, новобранцы нарезают круги бега вокруг чулана с лопатами, а сваленные в кучу носилки облепляют слепни.
— Нас потихоньку отсылают на вылеты, — говорит Пава, вцепляясь в руку призрака когтями, — меня уже два раза сбивать Цепеллины посылали. Пара ребят попали в лазарет, но быстро вылечились. Живём всё в том же доме эрц-герцога, который он нам предоставил. Лето почти, в резиденции фонтаны бьют. Из рыбок. Говорят, для фаворитки делалось. Ну и...
Какие-то слова пролетают дальше мимо, обрываются ниточки полотна. Всегда самый нелюбимый момент Джейны в вышивании — когда узор едет набекрень, пяльцы разламываются на две лунки, и канва с гугенотами летит в камин. Ей никогда не удавалось работу закончить.
Медовые цветущие головки роз перебивают запах павин, и теперь хоровод подхватывает Соло в незабываемое визави. Она рукой держится за белесую повязку, но запекшейся крови давно нет, только ноет. Сахарная трава режет по колени, мармеладные бабочки крылья с глазурью разбрасывают по сторонам. Пахнет гноем пострадавших.
Джейна останавливается подальше от тренировочного круга, прикладывает ладонь ко лбу и биноклем крутится по часовой стрелке. Колосья с сусальным золотом подпрыгивают на ветру, а безмятежность розоватых сумерек ласкает кожу.
Вдали она замечает ребят по курсу; рыжий веснушчатый Антиллес и Уэксли что-то бросают друг другу и звонко смеются, ну а рядом смеется Дэмерон. Пава что-то кричит через рупор из рук и активно машет.
Джейна стягивает плечо куртки, бóльшей ей на два размера, и флагом проводит дугу приветствия. Кашляет. Улыбается.
Мертва две недели и четыре дня, так, вроде, Джессика сказала? Ну что же, Соло возвращается назло и вопреки всему. Особенно — супротив розовому закату тишины.
[icon]http://cs636917.vk.me/v636917576/5e97/4iTMd0Bo91Y.jpg[/icon]
летчик и командир Черной, Красной и Синей эскадрилий (крыла) в составе Сопротивления; любит свой крестокрыл больше, чем всех вас
Разумеется, они немедленно красят дерево из привычных цветов эскадрильи в чернейший черный. Дэмерон заляпывает себе всю форму дегтем, сажает большим пальцем пятно на щеку, когда утирает пот, но чувствует себя счастливым, как никогда. Ему, честно, все равно, что скажет командование и Тино в частности. В конце концов, он из тех людей, которые всегда считали, что форма должна быть красной — чтобы не было видно сочащейся из ран крови.
Его черная деревянная птица блестит в лучах солнца на аэродроме на следующий день, и Дэмерон смотрит на нее как на недостижимую городскую мадмуазель там, по ту сторону океана. Он всегда на нее заглядывался, когда они возили урожай на продажу на маркет. Девица не шла — плыла по улицам под своим кокетливым зонтиком, и была самым близким по ощущению к самолетам человеком, которого он вообще когда-либо видел. Жила в доме через две улицы от рынка, в окне верхнего этажа — телескоп. Это чтобы звезды смотреть по-модному.
По смотрел звезды, растянувшись посреди поляны на краю поля, у реки.
Самолет кажется ему идеальным воплощением этой мадмуазель, и даже когда Тино вызывает его к себе, чтобы отчитать за своеволие и безрассудство, Дэмерон готов стоять до последнего. Ну и что, что его так свои могут спутать с немцами. Ну и что, что это немцы красят свои самолеты в черный. Наконец, Дэмерон предлагает нарисовать две рыжие полосы по обе стороны фюзеляжа. Чтобы не путали. Тино смотрит на него взглядом человека, который просто уже очень, очень устал. На следующий день По рисует две идеально параллельные земле широкие рыжие полосы по обе стороны борта.
Джессика открыто зовет его Черным Лидером, ей вторит Джейна, остальные подхватывают. Дэмерон сидит, по-ковбойски закинув ноги на стол в трактире, и поднимает кружку с какой-то (не дай Господь ему узнать, какой) брагой и важно кивает, а потом громко смеется. Ему хорошо и легко здесь, вдали от недостижимых мадмуазель больших городов, под боком у войны, где все равны, и клички выдаются быстрее званий.
***
Дэмерон жует травинку и насвистывает песенку, чем, наверное, очень раздражает как минимум Уэксли, который идет сразу за ним и не упускает случая долбануть его носком сапога по подошве. Но Дэмерон не сдается, только оборачивается на друга и начинает свистеть еще громче. А когда тот корчит рожу в ответ, смеется и идет быстрее, сменив разудалый свист на слова:
— There are women of many descriptions in this queer world, as everyone knows, — напевает он сначала себе под нос, пытаясь припомнить, как она поется на самом деле, а потом поет чуть громче, переделывая мелодию уже на свой вкус, растягивая слова по привычке: — Some are living in beautiful mansions, and are wearing the finest of clothes. There are blue blooded queens and princesses, who have charms made of diamonds and pearl; but the only and thoroughbred lady is the Rebel Girl. Догнал!
Дэмерон спрыгивает с перегораживающей тропу коряги и хлопает Джейну по плечу. Сплевывает изжеванную травинку под ноги и с беспечностью, какой остается только позавидовать, продолжает напевать песню, что известна всем добровольцам из Америки. Посвящена она, разумеется, в оригинале отнюдь не двум дамам Лафайета, а активистке совершенно иного рода, но видит небо, По это совершенно не волнует. Он оглядывается в строю, выискивая взглядом Джессику и подмигивает ей, прежде чем вернуться взглядом к Джейне:
— That's the Rebel Girl, that's the Rebel Girl! To the pilot class she's a precious pearl. She brings courage, pride and joy to the fighting Rebel Boy. We've had girls before, but we need some more in the International Pilots of the World. For it's great to fight for freedom with a Rebel Girl, — а потом, довольный переделанными словами, еще раз, поддерживаемый нестройным хором в лице Уэксли, По пропевает: — For it's great to fight for freedom with Rebel Girls.
Дальше они разделяются. Кто-то, вроде них с Джейной, отправляется за медикаментами, кто-то — за припасами, кто-то — за запчастями для моторов. Когда вокруг не оказывается больше благодарной публики, Дэмерон немного сбавляет обороты и перестает дурачиться, напевая песенки. Просто идет рядом с Джейной, раздумывая, когда в последний раз был в лесу. Давно. А потом раздумывает, когда Джейна ему о братьях рассказывала. Тоже давно. Практически никогда.
Удивительно, слов сочувствия и сожаления у него не находится. Дэмерон неожиданно понимает, что эта война отучила его от них. Умер — и все. Забудь и лети дальше. А как иначе, когда видишь, как буквально рядом с тобой, только руку протяни и, кажется, достанешь, твой товарищ вышибает себе мозги из револьвера? Поэтому По лишь негромко вздыхает. Тот, который пропал без вести, может, еще найдется, а тот, который ушел с «Титаником» — уже никогда. Бог отдал его морю. Джейна, наверняка, и сама в курсе, так чего ей напоминать.
Дэмерон жует свою шоколадку и скучный паек, а когда Джейна вдруг проговаривается — намеренно — о своем задании, смотрит на нее как преданный щенок. Мол, я для тебя! Я для тебя! Песни пел. И байки травил. И тот биплан сбил, помнишь, вы с ним играли в салки у самого бока цеппелина? А ты! А ты в задание! И без меня!
— Ах, ну раз секрет, — белозубо улыбается По, а потом подхватывает ее смех, когда Джейна тычет его локтем в бок.
Да шутки это все, разумеется. Задание так задание, что он может поделать, кроме как пожелать ей удачи. Прощаться Дэмерон категорически не желает, а когда Джейна вдруг затягивает эту волынку с «наверное, не вернусь», смотрит на нее сурово и серьезно. Мол, ты эти штучки брось, офицер Соло. А то подрисую тебе чего неприличного на фюзеляж. Немцы разлетятся в ужасе.
Да нет, конечно, не подрисует.
— А ты что, несчастливая, что ли? — серьезно спрашивает он, а потом пожимает плечами и жует свой кусок хлеба под пасторальное блеянье овец с поля. — Вернешься как миленькая. Еще полетаем.
Если бы не этот разговор, он мог бы решить, что вернулся домой. Что это не привал офицеров, отправленных за медикаментами в город, а небольшой отдых, а потом он отвяжет коня от дерева, сядет в седло и поскачет вдоль поля с отцовским ружьем за плечами. Солью отгонять мальчишек от почти спелой кукурузы. Вон и Джейна, словно вторя его ощущениям, предает свой смешной британский акцент и тянет слова, договаривая «r» на концах. От них всех, что ли, понабралась?
— Я родился в кресле пилота, мы же, кажется, это только что установили, — отшучивается он сперва. И только много позже, когда они идут по тропинке вдоль поля, и он ведет рукой по колосьям, по привычке подмечая, какие подъели паразиты, отвечает всерьез: — Отец есть. Там, дома. На ферме. Больше никого.
И на этом разговор заканчивается. Позже вечером Дэмерон исполняет свое лучшее соло в не совсем приличных французских песнях, где ему удается выговорить каждое слово без запинки. Отец пастушка, который днем гонял овец по полю, смеется в голос, пока помогает грузить коробки в телегу, куда следом забирается и сам Дэмерон. Свесив одну ногу и положив подбородок на вторую, согнутую в колене, он договаривает себе под нос:
— Мама была. Давно.
Джейна же рассказала. Наверное, и ему стоит отплатить той же монетой.
— Умерла от болезни, — он передергивает плечом, хмурится и замолкает.
***
— Павший герой, значит, — усмехается Дэмерон себе под нос.
Он обещал ей полетать. Неужели придется следом?
— Помянем? — предлагает Джессика, По кивает.
Они идут пить. Джейна бы не одобрила, наверное, но какая ей теперь разница, да? Нет больше шоколадок.
На следующий день Дэмерон стряхивает с себя эту весть так же, как стряхивал и множество других, как делает это каждый день. Потому что если кто умер — забудь и лети дальше. Воздух с шелестом скользит под самолетом, когда он ловит теплый поток восходящего, и черные бока матово блестят в лучах утреннего солнца. Лететь до точки далековато, но надо перехватить цеппелин, и деваться некуда — кто, если не они? И вот вдали, наконец, показывается неповоротливая туша, а по обе стороны от нее — стайки немцев, черно-красных, уже почти родных, как незаживающая царапина или мозоль на пятке от жесткого сапога.
Дэмерон указывает наверх, и вся эскадрилья поднимается выше, ускользая из поля зрения, чтобы коварно, как полагается врагам, напасть сверху и растерзать. Как и всегда, немцы замечают их на подлете среди редких облаков, завязывается бой. Дэмерон отвлекает вместе с Уэксли и Антилессом, остальные бьют цеппелин налетами. Такой же бой, как и тысячи других. Пулемет вдруг заклинивает, и он думает, что здесь ему бы не помешала Джейна, которая умеет прикрывать, но два метких удара ломиком решают все проблемы. Прикрывает Уэксли. Они показывают друг другу большие пальцы. Цеппелин начинает крениться, им везет. Кого-то ранит взрывом, но Дэмерон видит, что самолет благополучно посажен, и не думает больше об этом.
Павших героев пока не предвидится.
Когда он вваливаются в трактир вечером после, Джессика говорит, что сокровище-то раздобыли. Небольшое, правда, десять на семь, в глубину — плиток пять. Но это уже очень много, как для войны. И толкает ему по барной стойке простой сверток холщовой бумаги, перевязанный бечевкой. Дэмерон смотрит на него как на призрака.
— Только неактуально уже наверное, да? — задумчиво добавляет Джесс.
— Да нет, — потерянно отвечает По и вертит сверток в руках, будто не знает, что с ним теперь делать. — Сохраню на потом. Когда победим.
Джессика прыскает в кулак, хлопает его по плечу и идет к пианино — петь разудалую о небе и сбитых немцах, и на доске перед входом кто-то уже подрисовывает палочки к ее имени. Дэмерон остается один на один со свертком, смотрит на него долго, как будто тот может вдруг расколоться, подобно шпиону, и рассказать ему пару историй или, например, куда люди попадают после смерти. Есть ли там, на небесах, самолеты. Шоколадки. Доходит ли почта.
Доплывает ли «Титаник».
***
Пава кричит в рупор из рук, что она сумасшедшая. Дэмерон не очень понимает, кто именно «она» — сама Джесс или кто еще, вполоборота к ней машет рукой, мол, прекрати развлекаться и лучше иди сюда. А потом Антиллес вдруг не кидает дальше мяч, и Уэксли оборачивается ему за спину с нечитаемым выражением лица. Толкает его в плечо, мол, заткнись уже. Дэмерон послушно замолкает, прерываясь на полушутке, оборачивается тоже.
Джессика благодарно воздевает руки к небу.
Две недели и четыре дня — подождет и еще немного. Дэмерон срывается с места так стремительно, словно за ним гонится стая собак, и бежит через весь полигон красивой рысью. Джессика кричит ему что-то в спину, но он не слышит — бежит прочь от ребят, и от нее, и от Джейны, и жалеет только том, что нет лошади, чтобы добраться быстрее до дома эрц-герцога. А там вокруг фонтана, вверх по ступенькам, сквозь двери, еще раз вверх по ступенькам — Господи, сколько тут ступенек — и вдоль коридора мимо чужих дверей, перепрыгивая через вышедшего в коридор Виски, прямиком в собственную комнату. Врезавшись плечом в стену, Дэмерон распахивает дверь и вваливается внутрь, роется в тумбочке, достает заветный сверток, а затем точно такой же красивой рысью — назад. Врезается в перила, перепрыгивает Виски, вдоль коридора, вниз по ступенькам, через богатый холл, вниз по ступенькам, вокруг фонтана и через полигон.
Марш-бросок по условно непересеченной местности оканчивается шагах в сорока от обступившей Джейну компании. Дэмерон сгибается, упираясь руками в колени, и тяжело дышит. Как всегда, Джессика замечает его первой и говорит что-то другим, отчего те взрываются хохотом. По качает головой и разгибается, утирает пот со лба и откидывает отросшую челку с глаз, победоносно вскидывает руку со свертком в воздух. А затем, недолго думая, метает его в сторону Джейны. И зычно кричит следом:
— Лови. Заслужила!
Внутри свертка — пять плиток шоколада. Пять.
Дэмерон доходит оставшиеся двадцать метров ленивом шагом, засунув руки в карманы, и не сводит взгляда с Джейны. Откуда у него эти шоколадки и что он ради них сделал, не без помощи Джессики и Уэксли, ей лучше не знать, так что он молит небеса о том, чтобы она и не спрашивала. Он думал подарить их на день рождения, рождество или день победы, смотря что наступит раньше. Получилось — на день воскрешения. Тоже неплохо. Дэмерон делает последний шаг и останавливается рядом, улыбается расслабленно и спокойно. По-братски ерошит Джейне волосы.
— С днем воскрешения тебя, что ли.
И смеется, словно ребенок. Беспечный, как и всегда.
***
В общей комнате их общего дома прохладно. Это все от высоких потолков, Дэмерон уверен, потому что ночь за окнами тепла. Он таких высоких потолков никогда не видел. Для него это вообще что-то запредельное, когда потолки создают эхо. Когда в доме можно играть в мяч, настолько он огромный. Дэмерон сидит на полу, прислонившись спиной к дивану, и точит самолетик из небольшого сучка. Хотел биплан, но сточил слишком много, и теперь это будет странная одноуровневая версия биплана. Немного косая, но эй! Он пилот, а не профессиональный резчик по дереву.
— Это Сода, не обращай внимания, — не отрываясь от своего занятия, говорит он, когда Сода заходит в комнату. Как будто это нормально, что у них африканский хищник разгуливает по дому. С другой стороны, для роскоши с такими потолками и это не станет новостью. — Расскажи мне еще раз, — уже в пятый раз говорит он, не отрываясь от своего занятия. Гора опилок, осыпающая его с головы до ног, продолжает расти. Пальцы болят. — Ты падала. А потом.
Он иллюстрирует свои слова недоточенным самолетиком, потом вскидывает взгляд на Джейну. Расслаблено треплет африканского хищника по загривку и легонько отталкивает от кучи опилок, куда зверь так и норовит сунуть любопытный нос. Дэмерон никогда не падал. Его никогда не сбивали, он не знает, что это такое. Но есть в нем какой-то странный, фаталистичный интерес, как будто он хочет подготовиться к тому, что однажды подобная участь настигнет и его тоже. Хотя не настигнет, конечно. Он скорее протаранит собой цеппелин и уйдет во всполохах взрыва в небе, соревнуясь по красочности с лучшими закатами Франции, чем упадет просто подбитый.
С другой стороны, здесь никогда не угадаешь.
Дэмерону по-мальчишески нравится рассказ Джейны. Он напоминает ему истории о каких-нибудь ковбоях из тех, что ему в детстве рассказывала мама. Или такую суровую реалистичную сказку, где вместо прекрасной доброй феи — вечно недовольная ирландка. Да и вместо дракона — предатель, а вместо рыцаря — вот эта вот девчонка, Джейна Соло, пять футов с кепкой. Принцессы тут и вовсе нет. Такая вот сказка. Аутентичная.
— Самое страшное, наверное, что ты одна была, — он задумчиво разглядывает самолетик, вертит его в руке. — Помирать на виду у всех, наверное, проще.
По замолкает, думает о чем-то своем.
В комнате — тишина, только Сода о чем-то ворчит, отпихиваемая его рукой от опилок, а затем сдается и идет в другую комнату, ступая неслышно мягкими лапами. Все уже разошлись спать, завтра опять вылет. Конвой для бомбардировщиков, Бог его знает, сколько часов лету. А там, как обычно, может быть все. Может быть, кому-то придется помирать на виду у всех. Дэмерон хмыкает себе под нос и вновь берется за самолетик, ловко обращаясь с простеньким складным ножом.
— Трудно было, — он подбирает слово, — воскресать?
[icon]http://savepic.su/7246117.jpg[/icon][status]gambler[/status][sign][/sign]
Отредактировано Poe Dameron (16.05.2016 00:29:33)
Рыцарь-джедай, майор Разбойной Эскадрильи, дочь контрабандиста; всё ещё говорит «нет» Джагу, не устаёт бороться за Джейсена и отбивает Рей у какого-то там Рен
Конечно же, Дэмерона интересуют не сопливые объятия и не пересказы стратегий, составленных Кэссиди, а фарфоровая грань, вакуум в душе, перевёрнутая гравитация, когда ты у земли — но не совсем, когда ты упал — но не до конца.
Меньше всего на свете Джейне хочется вспоминать головокружение, карусель из беспомощности, а ещё ей не хочется думать о потрёпанных повязках под одёжкой. И отвечать не хочется, но львёнок оголяет верхние клыки, шлёпает нежно-розовой губой, и Джейна точно также шлёпает ладонями по коленкам.
— Я не боюсь одиночества, — задумчиво пережёвывая краеугольную плитку, восьмидесяти пяти процентов горькости, португальскую, явно доставшуюся Дэмерону контрабандой и из-под двойного дна корзинки с сырами мадам Брюго, говорит Джейна, — и умирать не боюсь. Я боюсь...
Лётчику нельзя боятся, ей — вдвойне. Не по кошельку и не по наследству.
— Я боюсь, — наконец, заканчивает она, прекращая изучать исцарапанное мутное эркерное окно во всю стену, — что я дойду до конца... что война закончится... И тогда, вокруг меня не останется никого, кто дорог. Кто любим. Кто близок. А воскресать — не впервой.
Тут она замолкает.
Весь «Лафайет» знает, почему с ними Пава — дочь майора из Бургундии, юная бунтарка, которую выходил Тино, после того, как майора Паву сбили в шестнадцатом. Некуда деть было.
«Лафайет» не знает, почему с ними Джейна — и, видится ей, не узнает никогда. Она проговаривается Дэмерону, и корит себя, вгрызается в плитку и протягивает отломанный осколок товарищу.
Темнеет.
Никаких гарантий, что не будет ночного вылета, или внезапной тренировки — пилоты уставшие, с синяками по скулам, вымоченные в кислоте, но счастливые. Джейне тоже хочется вспомнить это счастье поскорее и по правый бок увидеть не персидский ковёр, а вышитые перьями облака.
Её появление, «воскрешение из мёртвых», кажется всем настоящим чудом, но Джейна знает, что чудо в другом.
Ей удаётся вставать в середине ночи, скатываясь в хлопковом одеяле на пол, удаётся напяливать очки, бежать к биплану и взлетать.
Ей удаётся прикрывать Чёрного Лидера сверху и облетать Цеппелин снизу, игнорируя Кэссиди, потому что знает лучше. Потом ей сделают выговор, добавят сверхурочные дежурства, но без риска здесь никак. Впрочем, после возвращения Джейна не бунтует, а после пачек писем становится совсем тихой, закрытой, обедает не в тавернах, отказывается от шоколада и совсем не спит. На тренировках она поджимает губы за каждую сбитую цель не в яблочко, наматывает круги по злаковым полям под каждый рассвет и говорит только о двигателях.
Дэмерон, в чём-то, оказывается косвенно прав — воскресать удаётся лишь с потерей части себя.
Джейна перестаёт смеяться по-доброму и язвить с подначкой, зато ругается она через раз, поливая смазкой карбюраторы.
Когда Тино вызывает её в кабинет, Джейна сразу настораживается — во-первых, в самом разгаре имитация вылета с «петлями», во-вторых, Тино избегает смотреть ей в глаза и заикается.
В кабинете она встречается с тучным, жирным взглядом Роберта МакФетта. Понимает.
— Агент Юн—Хурла, — без лишних приветствий и комментариев начинает МакФетт, — для вас новое задание. Можно сказать, ваше наиболее важное задание за всё время пребывание в эскадрилье «Лафайет». Я лично рассчитываю на вашу состоятельность и отсутствие любых инцидентов, приближённых так или иначе к вашему фиаско с Дюрроном.
Джейна молча смотрит в пол. Фиаско, думает она, вот значит как. Задание, значит, важное и неотложное, настолько, чтобы наплевать на прикрытие, прибыть в Верден и известить штатского иностранного военного о её шпионской деятельности.
Два дня назад, на разогреве и отработке правого хука, они разговорились с Дэмероном, и Джейна призналась, что мечтает о маленькой фабрике шоколада. По не посмеялся, лишь пообсуждал начинку с виски с видом и тактом знатока. А теперь ей дают новое, крайне важное задание.
Шоколадная фабрика откладывается до времён лучших, мирных, с закатами без чёрных столбов дыма.
Вся жизнь откладывается до них.
***
И ей кажется, что в захламлённом кабинете Тино, заполненным постерами с призывами идти в добровольцы и портретами Терезы Штольц, она стояла вчера. И видела акварельные пасторальные закаты верденской глубинки, и вдалеке — овец, и чистенькие голубые униформы ребят, и веснушки Антиллеса, и скачущую чёлку хохотушки Джесс.
— Что с Павой? — спрашивает она у МакФетта, растерянно, непонимающе скользя взглядом по больничному холлу. Зашитая наспех рана на локте, переделанная хирургом, воет.
— Агент, не глупите, — фыркает МакФетт, — это вы нашли её подвешенной на кожаных ремешках.
— Как умерла?
— От пыток. Около сорока часов назад.
— Её только пытали?
— Если вы спрашиваете о том, насиловали ли, то да. Много раз.
Маленькая блестящая струйка крови течёт по виску, но Джейна не замечает. МакФетт передаёт носовой платок, хлопает Соло по плечу.
— Дэмерон выкарабкается.
— Остальные?
— Девять жертв. Думал, больше будет. Вы, Юн-Хурла, молодец. Долг всегда стоит превыше жизней. Связной вскоре передаст вам файлы.
Джейна знает, что прочтёт в отчёте. Она прочтёт, что у неё было задание, простейшее, элементарнейшее задание — пока эскадрилья будет отвлекать Цепеллины, ей нужно полететь к Андорре и передать пакет. Она прочтёт, что это была запланированная ловушка для вражеских лазутчиков, а она была наживкой. Она прочтёт, что попросила помощи у товарищей, прикрыть её, и десять бипланов полетели за ней. Она прочтёт, что эти самые товарищи угодили в плен, в то время как она скрылась у горизонта. Она прочтёт о своих отработанных, чётко спланированных действиях, о том, что её просчёт в плане — время на прибытие подмоги — сыграло на руку. Прочтёт о том, что...
Джейна не будет читать этот отчёт. Она комкает в руках черновик заявления в отставку, бездумно рвёт на куски.
МакФетт уходит, отстукивая некое подобие чечётки по гранитному полу больницы святого Варфоломея, а Джейна остаётся сидеть по струнке, будто ей в позвоночник вбили железный столб, сидеть, держать платок у разошедшейся раны и не понимать, что её уводят в западное крыло, подальше от пострадавших. Подальше от палаты Дэмерона.
Небо за окном всё в графите, сгоревших чернилах и багровых прожилках.
Война скоро закончится. Обязательно. И тогда — с ней уйдёт и тишина.
[icon]http://cs636917.vk.me/v636917576/5e97/4iTMd0Bo91Y.jpg[/icon]
Вы здесь » Retrocross » Final Cut » [AU] Flyboys, flygirls & eagles