Самое страшное – это когда ничего не происходит. Кому-то может казаться иначе, что страшнее всего какие-то иные события, но на самом деле – именно бездействие ужасно. Можно написать балладу о любви или разлуке, об ужасной резне или веселой свадьбе. Обо дружбе или вражде. А вот о том, как долго ничего не происходит – нельзя.

Поэтому Лютик и стремился, чтобы что-то происходило даже там, где все кажется безнадежным. И оно случалось с ним: случались тракты, дожди, туманы… Геральт. Там, где «ничего не происходило», на самом деле произошло множество вещей, над которыми можно вдоволь поразмышлять. Вот Геральт из Ривии, снова не нашел себе работы. Чудовища мельчают, переселяются из оврагов и погостов в людские головы. А Геральт из Ривии рискует остаться без штанов, поскольку «кто не работает – тот не ест». И похудеет он, и слетят портки… и начнут Геральта из Ривии узнавать не в лицо, а в те части тела, о которых в приличном обществе баллады не складывают. Но кметы, говорят, и не про то еще поют.

Конечно же, от такого творчества все барды открещиваются. Мол, народное да незвучное, слова постыдные и рифмы никакой. Ни мелодичности, ни красоты, а аккорды так просты, что лютню жалко! Но люди напевают, полушепотком, коверкая без того простую мелодию. И несется она, как вирус, по городам и весям, непотребная глупая песенка ни о чем. И кметки закрывают детям уши, но притопывают в такт.

И Лютик, кажется, решил этим воспользоваться. Он поглядывал на Геральта, понимая, что голодный ведьмак – мечу не хозяин. Как и голодный бард – над лютней не властен. Геральт гоняет чудищ. Лютик – гоняет тоску. И сегодня – его выход, коли уж нет чудищ, но есть тоска.

Лютик толкнул дверь в корчму – уныло, тихо. Жарко, но не душно. Народу мало, все расселись по углам, сонно уткнувшись в свои чашки и кружки. У стойки скучает дородная корчмарка, смерившая вошедших усталым взглядом. Лютик улыбнулся ей, наклонив голову и касаясь края фантазийной шляпки с пером.

Дама сощурилась, словно силясь узнать в путниках именно тех, кем они являлись. Но Лютик опередил ее, подойдя ближе к стойке и возвестив:

- Мы пришли сюда разогнать чудищ и тоску. Чудищ я тут не вижу, а тоски предостаточно.

Корчмарка попыталась что-то возразить, но Лютик только улыбнулся, еще лучезарнее и, опершись локтями на стойку, наклонился, словно делал женщине невероятно интимное предложение.

- Сиятельная, я готов выступить в вашей корчме за ночлег и теплую постель. Пошлите же мальчонку сообщить всей деревне, что вечером выступление маэстро Лютика и я гарантирую вам – ни один стол не останется свободным.

Лютик был самоуверен. Но более того, он точно знал, что ни к чему в мире создания не тянутся так, как к искусству. Сознание любознательно, сознание созерцательно. Даже самая злая стервица, даже самый хитрый низушик – нет-нет, да и заслушаются песней. Потому что каждое создание тянется к красоте, как тянется растение к солнцу. А растения бывают и ядовитыми.

В итоге договор состоялся, корчмарка выделила Геральту и Лютику похлебку и рассадила за стол. Мальчишка-поваренок убежал созывать народ, а Лютик, едва ли не залпом заглотив еду, принялся настраивать инструмент.
Он задумчиво выкручивал колки и прикасался к струнам. Поглядывал на Геральта, вспоминая, что он утопцев по болоту за плошку похлебки гонял. И что в целом, вместе они сожрали не один пуд желтого снега. Образно выражаясь.
Корчма заполнялась людьми. И, более того – запахами. Заработала на всю мощь кухонная печь, тонкий слух Лютика улавливал перезвон посуды за стеной. Кто-то подбросил дров в камин и огонь разгорелся ярче. Лютик улыбнулся – это место оживало, теплело, наполнялось звоном и говором.

И вот, когда все наелись и обратили взоры на барда, Лютик соизволил встать. Грянули первые аккорды поучительной баллады то ли о вороне, то ли о сороке. Баллада закончилась мыслью о том, что не стоит ходить там, где подвешен груз.
Следующая же баллада была о трех кровопивцах, стоящих у дверей корчмы. Каждый вечер они наряжались и стремились попасть на танцы, но ведь кровопивцу надо быть приглашенным для того, чтобы войти. Вот и «стоят вампиры, стоят у двери, платочки в руках теребя. Потому что такое поверье – пригласите же этих ребят!».

Толпа ликовала, гремели аплодисменты. Рекой лился эль, корчмарка довольно улыбалась, подсчитывая прибыль и подмигивая Лютику. А Лютик… Лютик приметил где-то в углу одиноко сидящую даму. Красивую, статную. С глазами цвета подмерзшего озера, с волосами, подобными ржи. И следующая его баллада была о любви.

Чем дольше смотрел – тем больше любовался. Завороженный, опьяненный, ослепленный ее красотой, Лютик перестал замечать все, что его окружало. Исчезли звуки корчмы. Заглохли, словно на уши надели плотную медвежью шапку. Откуда-то издалека, глухим неразборчивым жужжанием, доносились чужие голоса.

Чужие. И все вокруг – чужое. Только она, с волосами цвета спелой ржи, родная и любимая. Лютик жадно ловит каждое ее движение. Трепет ресниц, легкую улыбку на нежных устах, изящный жест тонких пальцев. И вот – она поднимается. Это – любовь с первого взгляда. Тот самый момент, когда «первый взгляд» уже невозможно отвести. Его глаза  всецело принадлежат ей.

Она поднимается. Легко и изящно демонстрирует хрупкий нежный стан, простое синее платье, не скрывающее е фигуры. Прекраснейшей. С нее нужно писать картины. С нее надобно статуи ваять.  И сочинить тысячи баллад о ее красоте и все они – окажутся ложью. Никакие слова не выразят ее красы. Ни один мэтр не найдет нужных эпитетов. Для высшей формы красоты есть лишь одна форма баллады - молчание. И Лютик молчал. Губы, не привыкшие быть сомкнутыми, слиплись. Он откроет их лишь для поцелуя. Не жадного и страстного, но полного той любви, коей полны все, чей взор обращен на богиню.

Она движется легко. Нежный стан ее изгибается синей лентой на ветру. Она скользит сквозь толпу, наискосок к выходу. Кивает Лютику, зовет следом, маня аккуратным пальцем.

И Лютик забывает обо всем. Кто он? Зачем он сюда пришел? Что это за странный белоголовый мужчина, вокруг которого собирается толпа? В его ушах больше не звучал отдаленный гул толпы. Его уши заполнило пение. Нежный девичий голос, плавные переливы, завораживающая трель. И, в сравнении с ней любое пение – карканье ворон. Любые струны лютни – жалкое бряцание.

Лютик теряется в своих ощущениях. Забывается. Он встает и выходит следом за девой, а его лютня остается лежать на скамье.

На улице свежо и сыро. Туманы рваными клочьями укрывают улицу. Лютик вбирает полной грудью запах сырости и деревенской грязи и не ощущает ничего, кроме аромата цветов, нежным флером манящего  за ней. Лютик идет, не упуская из виду фигурку в синем платье. Следует за скрывающимся за туманами образом. Она танцует. Она поет. Она пахнет волнительной сладостью свежескошенного сена и полевых цветов. И Лютик следует за ней, наперекрест переходя деревню. В грязи вязнет нога, но ему плевать. Он оставляет сапог, высвобождая из него ногу, и идет дальше. Упорный, околдованный.

Они минуют деревню, устремляясь в болота. Где-то там, в ветвях дикой малины повисает фентезийная шапочка с пером. Лютик продолжает идти. Туманы наползают, кутая голые мертвые деревья. Лютик не слышит ничего: ни тревожного карканья воронов, ни резкого квакания лягушек, ни хлюпающей под ногами грязи. Только пение. Только голос, звоном тысяч расписных колокольчиков раздающийся  в его голове.

Она манит в дом, одиноко стоящий на краю болота. Лютик заходит в жилище, скидывает яркую куртку и падает на колени. Подхватывает подол синего платья, поднимая вверх, чтобы обнажить ее ноги. И… морок спадает. Лютик открывает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Он смотрит на стремительно стареющую кожу бедра правой ноги девушки, потому что левая… кость.

Лютик отшатывается прочь, бормоча что-то про помешательство некоторых дам на похудении, рывком распахивает дверь и понимает… что избушка поднялась на несколько метров над болотом. Что там, где должен быть фундамент, стоят две огромные птичьи ноги.

Лютик разворачивается. Лютик надеется на что-то. Договориться. Спеть ей. Удовлетворить ее. Что угодно…
Ее прекрасное лицо стареет. Алые губы сереют, открывая огромную черную пасть. Волосы цвета ржи ссыхаются, седеют. Лютик смотрит во все глаза, жмется к стене и лопочет:

- Обычно  с дамами так происходит на утро после…