Хакс спокойно вел свой отряд вперед. По сути – он никого и ничего не боялся. Двери были закрыты до их прихода, значит – никого внутри быть не может. И, поскольку пищи в этих развалинах явно нет для травоядных, значит, не будет и хищников. Хакс воспринимал все, что видел, как старые развалины. Не более того. Никакого почтения, уважения и трепета перед древностью. Даже статуи в его голове были охарактеризованы не иначе как «мужики в платьях». Полное пренебрежение к истории. Он еще до того, как сюда вошел, хотел отсюда уйти. Улететь. Прошло меньше суток, а Хакс уже был сыт по горло болотами, неисправностями, потерями личного состава по идиотским причинам. И больше всего – был сыт тем, что ему, генералу, предстоит бродить среди «просроченных построек», с чадящим факелом в руке. Да еще и в мокрых сапогах.
Но приказ – есть приказ. Приказы – не обсуждаются, хотя Хаксу очень хотелось бы обсудить все. Вывалить свой праведный гнев на тех, кто его сюда отправил, не предупредив о том, что придется с факелом бродить среди груды скомпонованных в здание камней, дышать пылью, гарью, чадом и то и дело вглядываться в темноту вперед и вниз – чтобы не ткнуться лицом в стену и не провалиться под пол.
Грохот заставил Хакса вздрогнуть. Скорее, от неожиданности события, нежели от страха. Штурмовики, впрочем, тоже, по мнению Хакса, вряд ли испугались. Все они – вышколенные ребята с вбитыми в голову постулатами о неизбежности смерти. Каждый – прошел боевую подготовку. На их глазах не первый раз умирает кто-то из тех, с кем они делили завтрак еще недавно.
Однако… Хакс все же оглянулся, он сделал несколько шагов назад, внимательно осмотрел решетку. И присел на колени перед штурмовиком. Еще жив.
- Поднимаем ее и возвращаемся, - скомандовал он.
Штурмовики взялись за подъем тяжелой конструкции. Тужились, кряхтели… А Хакс, сняв продранную на костяшках перчатку, просунул пальцы под шлем штурмовику. Нащупал пульс, слабый и едва-едва ощутимый.
Он держит руку, отсчитывая, как удар за ударом, в чужом теле угасает жизнь. Такое случалось и раньше. Такое происходит постоянно. В рамках коллективизма и идеологии одна судьба не имеет значения. Важны лишь судьбы миллиардов.
Но он держит руку, чувствуя подушечками пальцев нитевидное биение, превращение жизни в не_жизнь. Медленное, неумолимое. Хаксу не становится страшно. Нет и печали. Сухой отсчет. А следом за ним – констатация факта. Непреложного закона природы о том, что все, что было живо, рано или поздно умрет.
Кровь на пробитом доспехе блестит ярким глянцем. Среди возни и попыток открыть упавшую решетку, Хакс не слышит ни последних вздохов, ни последних слов. Впрочем, они ему не нужны. Его интересует лишь порядковый номер штурмовика, чтобы по возвращении записать его в лист потерь личного состава.
«Ты никогда не состаришься…»
- Они не поддаются, - запыхавшись, сообщает кто-то из штурмовиков.
Хакс встает, отводит плечи назад, надевает зачем-то обратно перчатку и перехватывает факел в другую руку. Осматривается и осознает, что остался один путь – путь вперед. Возможно, в храме есть выход с другой стороны.
- В группы по двое, один идет со мной, другие – по флангам на расстоянии, третьи – замыкают. Выдвигаемся.
Возможно, в голове у Хакса возникла мысль о том, чтобы разделиться. Однако, он старался далеко из виду не упускать своих людей. Штурмовики, как он выяснил, имеют свойство умирать глупыми смертями и портить статистику потерь.
- Внимательно смотрим по сторонам, наверх, под ноги. Если что-то нашли – ничего не трогаем, а оповещаем меня.
- А…
- Звуковым сигналом типа «крик», - пояснил Хакс.
Задача все равно выглядела легкой. Просто пройти через старые развалины, аккуратно, глядя под ноги, наверх и по сторонам, ничего не трогая и надеясь, что то, что нужно найти – как-то само попадется. Смерть осталась позади, но… от разделившегося строя пахло могилой. По спине то и дело пробегал холодок. Хакс, в глухой изоляции и почти безоружным, все равно чувствовал себя жутко. Не боялся ни
• темноты, ни старых конструкций, которые имеют свойство рушится. А вот то, что он не имеет возможности посмотреть на чертежи, планы и историю, действительно его пугало. И злило.