Закрой глаза, Лайла.
Вот так, умница. Правда здесь хорошо? Вокруг тебя — одна тьма, вечная чернота, где нет и не будет дурацких ссор, противных знаний и мерзких обязанностей. Дыши, девочка. Вот так. Вдох-выдох, вдох-выдох. Видишь, как все просто? Сердце уже не стучит как бешеное, ладошки не потеют, голова не кружится от волнения.
Мой товар — я сама, а товар должен быть хорош лицом. Не зря я умею продавать собственные знания.
Железное кольцо несколько раз опускается на дверь, гулким эхом разносясь по коридорам.
Ну здравствуй, новая жизнь. Первый день. Осталось еще триста шестьдесят пять.

Не столько тяжело сойтись характерами с Думом, сколько привыкнуть к жизни в самом настоящем замке. Все здесь напоминает мне приют: так же темно, пыльно и громоздко. Дум, безусловно, гордится своим обиталищем; я часто наблюдаю, как он вальяжно прохаживается среди экспонатов, как придирчиво оглядывает доспехи, как с нежностью поглаживает гобелены. Каждая вещь непременно старинная, помпезная, вызывающе-китчевая. Это сочетание средневековой жестокости, напоминания о тех ужасных темных временах вкупе с современными технологиями, воистину приводят в некий благоговейный ужас. Здесь ты словно оторван от реальности. Когда мне хочется побыть одной и вновь набраться сил, я брожу по закоулкам. Их здесь тысячи; а у Виктора не самый ужасный вкус. Легко нажимая на чугунные ручки, я захожу в комнаты и оглядываю бархатные километры штор, провожу пальчиками по вензелям старинных томов, рассматриваю картины прерафаэлитов. Высокие своды давят на плечи, заставляя тебя почувствовать себя истинным Атлантом. Не хватает легкости, не хватает воздуха — и на улице, рядом с замком, его атмосфера распространяется буквально каждый куст и лист.
Но я привыкаю. Привыкаю и к напольным часам, и к обильным пиршествам, и к желаниям моего компаньона «попозировать» ему. Привыкаю к долгим разговорам об искусстве, политике и альтернативных источниках использования энергии.
Дум, кажется, наслаждается моей компанией. Я осторожно перебираю ключики к замку его доверия и поочередно вставляю то один, то другой. Будь я какой Наташей Романовой, то, может, и пустила бы в ход женское очарование; а так приходиться довольствоваться умом и сарказмом.
Господи, как мне не хватает вечных издевок Монет.

Первый месяц, все четыре недели, каждый из тридцати дней, мне снятся глаза Джейми. В горле встает ком, легкие сдуваются до крошечных размеров, холодок бежит по спине. Он так и стоит напротив меня и молча буравит взглядом. А в его глазах — ночной кошмар. В этих теплых, лучистых глазах, вечно искрящихся кретинизмом и хитрыми искорками, нет и намека на обвинение или разочарование — там зияет пустота. Я не нахожу в себе сил оправдаться, не могу моргнуть и освободиться от мертвого взгляда Мэдрокса. А он стоит и смотрит на меня, такую непутевую идиотку, бросившую свою команду во имя какого-то там будущего. Бросившую его.
Я просыпаюсь в холодном поту и зарываюсь лицом в колени. К льду самих стен прибавляется приятная свежесть шелковых простыней, и постепенно горящее тело остывает до привычных девяносто семи и восьми по Фаренгейту. Сухие колкие слезы тоже высыхают и застывают песком на щеках. Часы продолжают отбивать ритм, считать каждую секунду; тишина рвет барабанную перепонку и заворачивает в кокон. Первые лучи солнца, лунная дорожка на полу — все напоминает о течении жизни, все наводит на философские размышления.
А все, что дозволено Лайле Миллер — это раскачиваться из стороны в сторону и шептать до самого рассвета одну и ту же фразу: «прости меня, Джейми».
Через два месяца сны повторяются через пять дней, еще через месяц исчезают и вовсе.
В конце концов, Лайле Миллер повезло — вряд ли кто лучше ее умеет бросать любимых людей ради великих целей.

А дни текут, мерно сменяясь. Дум обучает меня основам магии и частенько я засиживаюсь в библиотеке на несколько дней, прихватывая с собой термос да парочку бутербродов. Непонятные знаки и закорючки, вечные парадоксы и корни волкодавов с рогами единорогов расфасовываются по памяти и спрессовываются. Безумно медленно и трудоемко, но я начинаю понимать суть своих знаний, начинаю ориентироваться в них.
Беседы с Думом перестают быть направленными на отстраненные темы, все чаще мы разговариваем о его планах и целях, из каждого разговора оба стараемся подчерпнуть выгодную информацию.
Своды уже не кажутся такими тяжелыми, а одеяния четырнадцатого века — неудобными. Человек ко всему привыкает и адаптируется. Я смогла в очередной раз.

Но в конце концов, все должно закончиться. И наше сотрудничество с Думом обречено на провал — я знаю это с самого начала. Забавно. Забавно идти по проторенной дороге, в точности повторяя шаг за шагом, забавно проживать каждый день, зная, что он принесет. Интересно, как бы поступила Элли, знай она о всех своих будущих приключениях в стране Оз? Отправилась бы она по дороге, вымощенной желтым кирпичом, или бы утопилась в ближайшей речке?
Год подходит к концу и Сьюзан похищают. Валерия и Франклин Ричардс обращаются в Икс-Фактор. Мои друзья берут курс на Латверию.
И тогда Мэдрокс вновь начинает мне снится.

Годовая передышка явно сказалась на моих навыках: стоит Лонгшоту связаться со мной, как внутри начинает что-то екать. «Джейми спрашивает обо мне?» — голос едва не срывается на этих тихих словах. Я ляпаю грубую несуразицу, оставляю мутное послание и ухожу. У меня есть работа, а работу нужно выполнять.
Я продолжаю упорно твердить себе цель: сотрудничество с Думом, получение знаний в области магии и науки, использование его машины времени в обмен на мои знания о будущем и советы по поводу его деятельности. Я и сама начинаю свято верить в выгодность этого сотрудничества сердцем, а не одним разумом. Сердце, как и человека, можно приучить.
Я стараюсь не думать обо всех Ридах Ричардсах и Викторах фон Думах из других реальностей. Убеждаю себя, что мы спасаем их. Смиряюсь с тем, что Сьюзан отправляют в плен бордельной Церебро, а Ричардса заживо хоронят. Я должна следовать намеченному пути. А если признаться себе в правде, открыть глаза раз и навсегда, так и недолго сойти с ума. Потому что жить с таким знанием я не смогу.
Но я справляюсь. Сьюзан, поддерживая за руку, выводит на свет божий Монет, а Рида приводит Джеймс. Дети спасены. Мой год сотрудничества с Виктором окончен и я больше никогда не увижу этих сырых стен, никогда не буду задыхаться от ковровой пыли пятитысячелетней давности.

А потом мы с Джейми стоим напротив друг друга и смотрим. Только в этот раз глаза у него искрятся и болят, а я в своих пытаюсь оставить одно лишь счастье.

Лайла Миллер знает всякие вещи, но некоторые из них никем не могут быть познаны и вечно будут оставлять толику воображения жития даже для провидиц. Знаете, пожалуй эта фраза получше любых антидепрессантов.