На третий день после переворота оставаться и дальше в четырех стенах стало невыносимо. Жратва, какая была, кончилась еще в первый день, вино – в ту же ночь. Зак ратовал за то, чтобы пойти тогда же, у него и сын служил в серых, и он рвался домой, чтобы услышать то, чего боялся. Спив отмалчивался, он тоже хотел бы навестить своих, но и понимал смутно, чем это может кончится – и для него, и для них. Рипат убеждал, доказывал, потом угрожал – попадись любой из них, и они расскажут про принца, который тихонько стонал, разметавшись на широкой кровати с пологом. До того это комната слышала совсем другие стоны. И весь день, еще один день, они беспрерывно играли в кости, сидя на кровати вокруг раненого мальчика, выигрывая и проигрывая вновь свои лавки, ругаясь, когда мечущийся в лихорадке ребенок, стряхнув игральную кость, портил кому-то удачный бросок. Из них троих Рипат единственный умел мухлевать, и кости тоже были его, но на третий день они готовы были уйти, наплевав на проигрыш. И он уступил. Уступил еще и потому, что этой ночью они заснули все, даже он.
Зак ушел первый, вернулся с черным лицом – Рипат не ждал, что он вернется, но он вернулся – сел у того же столбика кровати и вытряхнул из принесенного им собой мешка черствую буханку хлеба и круг сыра. Спив сунулся к нему с вопросами, лейтенант остановил его – все и так было понятно. И Зак рассказал потом, когда Спив в свою очередь ушел. Соседи сказали: парень стал отбиваться, отбивался хорошо, и черные перебили всех, даже трехлетнюю дочурку. Зак притащил с собой фляжку с насечкой на крышке, награду за службу, и дал глоток мальчику, который ненадолго перестал стонать.
Потом пришла ночь, но Спив так и не вернулся. Рипат проверил арбалет, положил наготове оба меча и велел Заку спать.
Ночь была тихой. Не такой тихой, как предыдущие две, тогда из закрытого окна не доносилось ни звука, но все же очень тихой. Молчала колотушка ночного сторожа. Не слышно было шагов – никаких шагов. Даже петухи, которые кричали порой по ошибке задолго до рассвета, и те притихли.
Потом наступило утро, и лейтенант разбудил Зака. Посмотрел на принца. Они промыли его раны, Рипат сам зашил то, что считал нужным зашить. Но все в руках божьих. И мальчик умирал.
– Моя очередь пройтись, – объяснил лейтенант, когда Зак стал спрашивать, что они будут делать дальше. – Если явится кто-то – хозяйка там – в комнату не пускай и скажи, что я скоро буду.
Зак кивнул, хотя черт его знает, что он при этом думал. Может, что дон Рипат больше не вернется, и понятно, если Спива взяли живым, то черные рано или поздно придут сюда. Или если с ним ничего не случилось, тоже кто-то придет, потому что наверняка он расскажет. Семье, соседям. Надо же похвастаться, принц.
Рипат оставил ему арбалет, но прихватил оба меча. Его место на кровати было у окна, и он, когда не бросал, смотрел сквозь щели в ставнях. Дворян черные слегка сторонились – не боялись, нет, но кому нужны лишние драки? И Рипат – дон Рипат – шел через опустевшие улицы, сплошь пропахшие гарью, как ходил когда-то у ируканской границы – спокойно и настороженно. Там в любой момент могли броситься дикари, здесь – монахи. Там он должен был внушать уверенность солдатам, здесь – себе. Но никто его не остановил за весь этот недолгий путь, который вел его к дому дона Руматы. Дон Румата искал лекаря, Будаха. Может, нашел. И может, тот все еще был в доме. Что сделалось с самим доном Руматой, Рипат знал – видел, как тот дрался.
А потом оказалось, что не знал. На месте дома были обгорелые развалины. И паломники. Паломники благоговейно таращились на черные стены, осторожно пачкали пальцы сажей и говорили. Тогда Рипат и узнал, что дон Румата – святой. Что, оказывается, был он великий подвижник Ордена, и был ему знак от Господа, взял он свои мечи и пошел ко дворцу, безжалостно разя на пути своем грешников, и дошел до самого дона Рэбы и поразил его в сердце, сказав при том, что переполнили преступления его чашу терпения божьего. А потом там же вознес молитвы за жителей столицы, моля о милосердии к ним, и был за то вознесен живым на небеса, а резать потому больше никого не будут, и ошибки их всем серым простятся, кто станет далее честно служить Ордену, али воспримет вновь свои мастеровые и торговые дела.
Рипат стоял, слушал бубнеж паломников и думал почему-то о том, что у него дома теперь, наверное, лежит самая настоящая реликвия, потому что он зашел как-то в гости к дону Румате и увидел у него книгу. Спросил, о чем, а тот, смеясь, дал ему ее – думал, наверное, что лейтенант неграмотен. Они поржали еще тогда на пару, Рипат ведь не говорил, что читать обучен, а дон Румата, похоже, это знал, иначе зачем бы дал? А он так книгу и не вернул, пускай и начал с тех пор иногда не сам приходить, а записки посылать. И не прочитал, кстати, тоже – а надо бы, раз дон Румата теперь святой. А еще Рипат думал, что когда принц умрет, а он теперь точно умрет, то в Арканаре он, наверное, не останется, но книгу можно попробовать загнать.
Отредактировано Ripat (17.05.2016 16:50:21)
